Конституционные идеи Андрея Сахарова (сборник)
Шрифт:
В 70-е годы А. Д. повторял, что «он не политик», хотя это не помешало ему написать несколько очень четких и пророчески умных текстов политико-социального содержания. Говорят, у него не было политического опыта, но… Он участвовал в совещаниях атомников, где председательствовал Берия, он знал Хрущева, он наблюдал множество государственных деятелей разного ранга, кагэбэшников, диссидентов, журналистов, дипломатов; а потом и М. С. Горбачева, А. Н. Яковлева, множество других сановников, народных депутатов, «неформалов», рабочих, премьер-министров и президентов… В последние полтора года перед кончиной необыкновенно развилась его способность вглядываться в людей и обстоятельства и принимать на основе этих наблюдений важные практические решения.
Совсем не политик, действительно, по психологическому складу своему — Андрей Дмитриевич очень рано обрек себя на то, чтобы играть
Среди диссидентов были люди, ничуть не уступавшие Андрею Дмитриевичу в душевном величии, самопожертвовании, бестрепетной гражданской честности. Многие вынесли больше гонений и страданий, чем Сахаров. На мой взгляд, однако, ни один русский диссидент не стал политическим деятелем в новой («горбачевской») ситуации; да еще деятелем такой демократической точности, последовательности, масштаба, как Сахаров. К прежней способности быть бескомпромиссным в главном, плыть против течения добавилось умение тактического компромисса, дипломатический такт. Никто из бывших диссидентов не сумел так энергично войти в уже не «диссидентский», легальный, обращенный ко всей стране этап политической деятельности, как это сумел сделать Сахаров. И дело не просто в том, что никто не обладал авторитетом и возможностями лауреата Нобелевской премии Мира, физика, известного всему человечеству. Дело в самом Сахарове, в том, как именно он понимал свои новые гражданские задачи, что и как он делал ради их выполнения.
Важно помнить, что Сахаров сочинил свой конституционный проект осенью 1989 года. А это был совершенно особый, переломный момент. Конкретным историко-политическим фоном его раздумий было исчерпание (чтобы не сказать попросту крах) официальной политики, лозунгов и форм перестройки. Накануне Второго Съезда народных депутатов стало очевидным, что никакие действительно глубинные проблемы на нем не будут не только решены, но даже и поставлены на обсуждение. В течение нескольких недель развалились коммунистические режимы Восточной Европы, и наша страна сразу оказалась в хвосте этого всемирно-исторического процесса (если не оглядываться на Дальний Восток).
Понятие официальной «перестройки» в глазах миллионов скомпрометировано: после нараставшей в 1989 году угрозы экономической катастрофы; ввиду плана постепенного латания дыр, предложенного правительством и обреченного на провал; в итоге кровавых событий в Закавказье и Средней Азии; после нескольких реакционных партийных Пленумов ЦК, продемонстрировавших полнейшую неспособность косного и бездарного большинства в ЦК и в Политбюро хотя бы понять, насколько глубоки и необратимы происходящие в стране процессы; в связи с активизацией «новых правых»; при виде панического роста эмиграции или паралича железных дорог; вследствие неудач замечательных шахтерских попыток изменить хотя бы частности… не дожидаясь изменения основ политического и экономического строя страны в целом; перед лицом начавшегося фактического распада КПСС, стихийных «свержений» обкомов и горкомов от Тюмени до Волгограда. И многого, многого другого, что еще успел большей частью увидеть и прочувствовать Андрей Дмитриевич.
В последнем подписанном им (за четыре дня до смерти) программном документе (заявление 94 народных депутатов из Межрегиональной группы «О перестройке сегодня и в обозримом будущем») содержится достаточно развернутый анализ драматического кризиса перестройки. Призыв А. Д. Сахарова к двухчасовой предупредительной забастовке накануне Съезда был своего рода актом отчаяния. Ведь в стране не было (и нет до сих пор) мощной массовой организации, которая была бы способна подхватить и реализовать этот призыв. Сахаров, однако, считал в создавшейся ситуации оправданным такой импровизированный призыв, понимая, что нет ни времени, ни политических способов действительно провести массовую, всеобщую забастовку. Призыв был брошен просто в эфир, в гулкое безмерное российское пространство… Но Сахаров полагал, что даже символическое значение призыва пяти депутатов будет велико, привлечет внимание населения к остроте положения и необходимости адекватного ответа, будет способствовать политизации страны. Я был среди тех, кто не колеблясь, когда Андрей Дмитриевич, позвонив, поинтересовался моим мнением, поддержал политико-психологическую оправданность этого жеста, пусть рассчитанного скорее на будущую, чем на прямую, немедленную реакцию. Думаю, что невиданная
Сахаров говорил об этом в последнем интервью, подтверждая прежнюю готовность поддержать Горбачева, но на определенных политических условиях, поддержать от имени независимой либеральной и радикальной оппозиции: ради изменения самих основ обанкротившегося режима партократии. И об этом же Андрей Дмитриевич сказал в своей — исключительной по краткости, силе, логичности, яркости — последней речи на заседании Межрегиональной группы. 14 декабря Сахаров убеждал своих коллег и разъяснял, почему они не выполнят демократического долга, если не станут в открытую оппозицию к нынешней политике руководства КПСС и правительства, к рутинному большинству на Съезде.
Примерно через три часа после этого выступления в Кремле Сахарова не стало.
В контексте документов, свидетельствующих о том, чем были заполнены последние дни борьбы Сахарова, получает более емкий и ясный смысл Конституция, над которой он трудился.
Вот его политическое завещание, если угодно.
Сейчас мы снова слышим, что с Конституцией торопиться не следует, что дело это сложное, что не нужно определять какие-то сроки ее выработки и принятия…
«Не нужно торопиться»? Но «торопиться» — это вопрос не о сроках. Аппарат КПСС давным-давно просрочил свои политические векселя, они предъявлены народами к взысканию. Это вопрос не о сроках, а о качестве думания. Думать можно неторопливо — и скверно. Думать можно быстро, максимально быстро, когда это диктуют обстоятельства, и притом — верно.
Поэтому: спросим себя о проекте Сахарова, верен ли он? Если да, торопиться с его доводкой необходимо.
А теперь о другом. В проекте Сахарова нетрудно заметить некие логические ножницы, и это даже поражает.
Если «Президиум» Съезда и само наименование парламента перенесены в проект почти машинально — экстраполированы из нынешней структуры, — то уж никак не машинально А. Д. внес в Конституцию, скажем, «свободу от произвольного ареста и необоснованной медицинской необходимостью психиатрической госпитализации» (ст. 6). Следующая фраза не оставляет сомнений, что Сахаров имел при этом в виду политические «психушки», в которых настрадались многие его единомышленники и друзья. Сюда же ст. 8: «Никто не может быть подвергнут пыткам и жестокому обращению». Сахаров знал и на собственном опыте, что такое «жестокое обращение». В ст. 14 он подытоживает семидесятилетний советский опыт, оговаривая довольно простое условие, без которого ст. 6 или 8, как, впрочем, и многие другие, остались бы лживыми декларациями: «В Союзе не допускаются действия каких-либо тайных служб охраны общественного и государственного порядка». Я надеюсь, что после недавних событий в Праге или Берлине количество скептических улыбок в адрес сахаровского «донкихотства» несколько поубавится. Во всяком случае, кое-что он сказал-таки на прощание людям, которые в течение двадцати лет заботились об его разговорах, переписке и перемещениях. Ну, хорошо. Это-то все по-домашнему привычно, как любимые стоптанные шлепанцы.
Но ведь Конституция рассчитана… на сто лет? Она описывает общество, настолько благополучное и свободное, что немыслимо представить себе, будто в нем по-прежнему могут сажать инакомыслящих в тюрьмы и психушки. Эти предусмотрительные статьи, подсказанные вчерашними, а отчасти и нынешними ощущениями, вставлены в ту же самую Конституцию, где мы читаем о том, что Советский Союз стремится к гармонизации всех глобальных проблем, к конвергенции, то есть «встречному сближению» двух мировых систем.
И… «ПОЛИТИЧЕСКИМ ВЫРАЖЕНИЕМ ТАКОГО СБЛИЖЕНИЯ ДОЛЖНО СТАТЬ СОЗДАНИЕ В БУДУЩЕМ МИРОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА»!
Не составит труда для кого-то и улыбнуться по поводу этой фразы. Фантастической фразы?.. Я улыбаться не советовал бы. Как выразился по другому, более мелкому поводу Маяковский: зайдите лет через сто, поговорим.
«Мировое правительство» упоминается у Сахарова в виде вполне логичного заключения из рассуждений о «долгосрочной перспективе» тех процессов, которые уже обозначились в истории (например, в пределах европейского региона). Это очень, очень отдаленная цель, в чем Сахаров отдавал себе отчет не хуже других. Но — реальная цель, поскольку вне ее рассыпается цепочка неотвратимой конвергенции, а конвергенция, в свой черед, как был убежден А. Д., есть необходимое условие выживания человечества…