Контрразведка. Охота за кротами
Шрифт:
Затем он стал подробно инструктировать, как себя вести в случае нового подхода со стороны заокеанских «братков».
– Спасибо за совет и поддержку, Николай Семенович. – В эти слова Ветров вложил искренность, потому что помнил, как еще перед отъездом в первую командировку беседовал с ним оперативник Стороженко. Именно тогда к чекистам в ГРУ у него появилось доверие и уважение.
«За плечами этих работяг, – подумал Ветров, – полдесятка раскрытых за последние четыре года агентов иностранных разведок среди нашего брата.»
Через неделю Ветров с семьей улетел в Белград. Последние полгода прошли спокойно.
Кобзев и Ветров закончили службу в генеральских чинах в разное время. До сих пор, наверное, последний помнит свою оплошность, которая могла перерасти в преступление, и улыбается, когда вспоминает пресные рожи американских вербовщиков.
Самое главное в этой истории то, что люди остались людьми и не навредили стране с перепугу. И такие люди служили в ГРУ.
Глава семнадцатая
Узник потерянной совести
Свою судьбу человек выбирает сам, как бы ни утверждали оракулы, что от судьбы не уйти, что она, мол, пишется сверху Всевышним. Мы делаем свою судьбу (она называется – жизнь) сами: чистыми или грязными руками. Все зависит от наших душ и поступков… Почти тридцать лет он ждал ареста, потому что совершил преступление – предательство – и чувствовал себя на воле в содеянном виновным, а потому неуютно. Но стоило попасть в неволю, как тут же стал узником потерянной совести, считая себя то «невинной овечкой», то монстром, способным «развалить ГРУ». Этого узника помиловал первый президент России Ельцин, который посчитал предателя Союза за друга России. Но все по порядку.
Провалы зарубежной агентуры ГРУ в середине 60-х годов говорили о том, что открылся канал утечки важнейшей информации в Центре – в Москве. Военная контрразведка стала настойчиво искать «крота», явно имевшего доступ к обобщенным данным. Поиск шел долго и упорно. Перепроверялись ранее прекращенные сигналы и дела оперучета. Оперативники обращались к материалам литерных дел.
В списках подозреваемых тот, о ком пойдет речь в этом повествовании, значился, но всякий раз удачно выпадал, как мелкий песок через сито.
В 1960 году на должность оперативного техника советской резидентуры военной разведки в Нью-Йорк прибыл ничем не примечательный служащий – Николай Дмитриевич Чернов.
Теперь уже не один десяток лет отделяет его от того рокового часа, когда он из рядового сотрудника советского посольства в США превратился в платного агента американских спецслужб под псевдонимом «Ник Найк». И опять деньги и корысть сыграли роковую роль в судьбе этого «человека в футляре».
Мог ли Чернов предполагать, что роковым событием в его судьбе станет признание арестованного за шпионаж в пользу Штатов бывшего генерал-майора ГРУ Генштаба Д.Ф. Полякова, послужившее основанием дополнительного интереса военных контрразведчиков к персоне Чернова.
В результате предательства этого технического служащего на длительное время открылся канал утечки информации как по резидентуре ГРУ в Нью-Йорке, так
1963 год. Нью-Йорк.
В один из летних дней Чернов с сослуживцем приехал на оптовую базу для покупки стройматериалов – готовился ремонт помещений, занимаемых резидентурой военной разведки. Отобрав нужные материалы и уговорив хозяина торговой точки на подлог, они получили липовые документы без отражения в них торговой скидки за оптовую покупку. Прикарманенные 200 долларов поделили между собой. На следующий день, когда Чернов явился за товаром, его ждали два джентльмена – сотрудники ФБР.
Они заявили сразу же, что знают о его причастности к военной разведке СССР. В ответ на якобы возникшее возмущение советского гражданина, янки показали фотокопии платежных документов, изобличающих его в присвоении долларов.
Правда, эту версию рассказал следствию сам Чернов, разоблаченный сотрудниками военной контрразведки. Но есть и другие объяснения выхода его на тропу предательства.
В книге «Беспощадный воитель» Том Мэнгоулд пишет, что после ухода на пенсию начальника контрразведывательной службы ЦРУ Энглтона, не доверявшего перебежчикам, его преемники Каларис и Маккой «…среди ненужных бумаг в одном из сейфов обнаружили старый и неприметный документ. В нем содержались наводки на двадцать агентов ГРУ, действовавших в различных странах мира. Источником этих сведений был работавший на ФБР агент «Ник Найк»…
Из двадцати наводок «Ник Найка» американской контрразведкой были реализованы все двадцать. В конце концов шпион стал наиболее ценным источником развединформации по ГРУ, который когда-либо был у американцев».
Другим подтверждением инициативного обращения Чернова к американцам послужили показания шпиона Полякова. Осознав вину и желая помочь следствию, бывший генерал-майор поведал, что в беседе с ним в 1980 году в Индии американский разведчик Вольдемар Скатцко назвал ему Чернова как одного из завербованных агентов в Нью-Йорке.
Вот как Поляков говорил об этом эпизоде на следствии:
«Американский разведчик с виноватым видом рассказал о том, что в США вышла книга бывшего сотрудника, в которой раскрывается один крайне важный эпизод из деятельности спецслужб США. В ней говорится, что в 1962 году в ФБР инициативно с предложением услуг обратились один сотрудник ГРУ и один офицер КГБ.
Процитировав строки из книги, он тут же бросился заверять меня, что в ней речь идет не обо мне, а о совершенно другом сотруднике нашей нью-йоркской резидентуры – Чернове, являвшимся наркоманом и обратившимся к ним для получения наркотиков в обмен на информацию. Чернов передал американцам средства тайнописи и другие материалы и сведения, к которым имел доступ по роду службы…»
Так ли это было? Вероятно так, ибо следствие не могло упрекнуть Полякова в перекладывании своей вины на плечи
Чернова. У каждого из них была своя конкретная вина. Что же касается американцев, то, видимо, им тоже не хотелось чернить одного агента в глазах другого и придумывать небылицы о мотивах, в силу которых Чернов пошел на сотрудничество с ними.
Однако последний мог посчитать ниже своего достоинства иметь «славу» продажного наркомана и на следствии по своему делу расписал этот факт как коварство и изощренность американцев, не особо заботящихся об отыгравших игроках, – именно так.