Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
МИР КНИГ
После Бориса Глуховского нас учил «вечный студент». С длинными, до плеч, волосами, в поношенной студенческой курточке, веселый и общительный парень, он, забывая подолгу о букваре, увлекался хороводами. Это было слабое место нового учителя. И сейчас помню одну его песенку:
По саду-садочку тачку я катаю И песком дорожку желтым посыпаю…Эти хороводы нравились нам, но наши родители смотрели на них по-иному.
И надо прямо сказать, что оба моих учителя — и Борис Глуховский и хороводник — для моего знакомства с широким и таинственным миром не сделали и десятой доли того, что сделал полупомешанный переплетчик. Но и его деяния были только началом…
Как-то в наших Кобзарях появилось новое лицо — учительница Катя. Это случилось вскоре после памятных событий 1905 года. Суровая блондинка со строгим миловидным лицом, лет двадцати пяти — двадцати шести, в своем бессменном сероватом, в крапинках, жакете, она поселилась в комнатушке второго этажа большого деревянного дома Николая Мартыновича.
Наконец-то я получил постоянный доступ в этот таинственный уголок — мрачноватую усадьбу нашего мрачноватого соседа, но не в его огромный яблоневый сад, охранявшийся злыми собаками. Что собаки? Сам Николай Мартынович из своей страшной двустволки, заряженной фасолью, палил по непрошеным гостям.
Но вернемся к нашей новой учительнице. О ней у меня сохранились самые светлые воспоминания. Екатерина Адамовна знала много, а главное — умела эти знания передавать другим. Она не только просвещала своих учеников…
Добиваясь своего, Катя избегала лобовых атак. Не те были времена. С богатым и тяжким жизненным опытом, она к каждому из нас имела особый подход.
Весь еще под впечатлением романтики, навеянной в убогой конуре переплетчика, я попросил у своей учительницы какую-нибудь повесть Чарской.
— Сплошная ерунда! — улыбнувшись, сказала Катя. — Не веришь — убеждать не стану. Тебя убедит в этом другая книга. Вот… — Она протянула мне «Капитанскую дочку».
Я долго оставался в недоумении. Чарская доказала мне, что человек, способный чувствовать и размышлять, может своим воображением из самой узкой щели вынестись на широкий жизненный простор. И вдруг — «ерунда»!
Но вот я углубился в «Капитанскую дочку». Мать почему-то не позволяла мне много читать. Она считала, что чтение вредит здоровью. На беду, один из моих братьев, упав с коня, остался на всю жизнь умственно неполноценным. Я уходил с книгой на сеновал. Сначала это была «Капитанская дочка», а потом «История Пугачевского бунта».
Читая взахлеб увлекательное повествование, я сравнивал то, что было когда-то, с тем, что есть. Восхищаясь героями великого народного движения, я их сравнивал с теми, кого еще недавно на этом самом сеновале прятала моя мать. Только что была разгромлена революция. Ночью со стороны станции появлялись затравленные люди и просили убежища…
«Вот вы какая, Екатерина Адамовна!» — думал я.
Какими ничтожными, полинявшими казались мне «романтические» герои Лидии Чарской в сравнении с героями Пушкина.
После «Истории Пугачевского бунта» моя учительница давала мне еще много книг. На страницах одной из них не лилась кровь, не кипели неугасимые страсти. Но я читал ее как зачарованный.
Иногда Екатерина Адамовна, если она не ждала других учеников, оставляла меня читать у себя. Брала гитару и в задумчивости тихо перебирала струны. Под ее задушевные мелодии в еще более красочном свете представлялись мне монументальные герои — друзья необыкновенного охотника.
Екатерина Адамовна понимала, мои переживания. С мягкой улыбкой на строгом лице она поучала меня:
— Нет занимательнее, интереснее книги о людях, о человеческих типах, об их стремлениях, об их мечтах, об их постоянных столкновениях. Вот я слышала — шапочник Петр, умирая, не захотел проститься со своим родным старшим братом Харитоном. Почему? Потому что они хоть и братья, а люди неодинаковые. Разные! И так весь наш свет устроен: люди не живут, не могут жить в мире. Давят друг друга, грызут. Если хорошенько присмотреться к жизни зверей, то можно смело сказать: волк волку брат. А у нас — брат брату волк! Книга, хорошая книга, как раз и раскрывает Глаза на это. Да, книги, как и люди, бывают разные. Одни нас только забавляют, другие поучают. Одна книга манит нас вдаль, на просторы жизни, другая крепко-накрепко удерживает человека в своей теплой, обжитой щели. После одних книг людям хочется действовать, что-то делать, после других — сидеть сложа руки. Одна зовет к высоким порывам, другая — к обывательскому благоденствию.
На своем веку я сталкивался со множеством людей. С одними дружил, с другими враждовал, боролся. И что я могу сказать? Из старой жизни мы, взращенные ею, захватили с собой в новую жизнь и много ценного и много дрянного. Захватили кое-что человеческое и кое-что волчье. Скажу по совести, это волчье в той или иной степени было в каждом из нас, было оно и во мне.
Учительница Катя научила меня подходить к людям и к книгам критически. То, что я услышал от нее, не говорил мне ни один человек. И ее добрые поучения пошли мне на пользу.
Екатерина Адамовна начала исподволь давать мне книги Максима Горького. В них уже шла речь не о давно прошедших временах и событиях, а о делах и людях нашего времени. И я стал невольно сравнивать людей, с которыми повседневно сталкивался, с героями прочитанных произведений. Каждый день был полон все новых откровений. И учительница и книги ее приподымали перед моим неискушенным взором плотную завесу жизни, все шире раздвигали границы познания. Раз и навсегда пошатнулись в моем сознании устои казавшегося мне незыблемым мира.
«Иная печатная дрянь усыпляет, — сказала однажды Екатерина Адамовна. — Настоящая книга, настоящее искусство — ошеломляет. Обыватели, невежды боятся всего нового, ошеломляющего. Люди передовые, напротив, приветствуют его. Потому что лишь настоящее искусство — книги Максима Горького, не Лидии Чарской — обнажает житейскую ложь, показывает подлинную жизнь, зовет к правде…»
«Дрянь усыпляет, искусство ошеломляет»! С тех пор я прочел уйму книг. Что я скажу? Да, иная дрянь книга тоже «работает», она забавляет. Серая книга поучает, хорошая — учит и убеждает. Все зависит от автора.