Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Между тем казаки потешались. Отпускали в наш адрес шуточки и, находя их удачными, ржали, как жеребцы.
— Эй ты, клоун — красная харя, давай представление!
— Кто тебе так измарал физию? Хотишь, добавлю?
— Что? Зад у тебя тоже мазаный? А нет — помажем!
И казак красноречиво взмахнул плетью.
— Продай своего кровного араба!
— А то давай сменяем на моего дончака. Сколь хотишь придачи?
Офицер со шнурами строго скомандовал казакам: «Отставить, братцы!» — и продолжал, снова обращаясь к Березовскому:
— Знаем мы вашего брата. Маляры!
Кавалеристы старались как следует, но, конечно, ничего не нашли.
— Оружие — леворвер, бонбы — есть? — спросил губастый казак с лычками на погонах.
— Есть бомба! — ухмыльнулся Березовский. И полез в карман штанов. Извлек солдатскую баночку для оружейного масла, в которой он хранил порошок бронзы.
— Болван! — рассердился казачий офицер. — Каналья! Мерзавец! Дрянь! Я с тебя, поганца, три шкуры спущу. На всю жизнь запомнишь казачьего хорунжего Фицхалаурова. Ты с кем это задумал шутить, кобылячья морда? Я с тобой не так пошучу!
— Со мной сами полтавский губернатор изволили шутить, — невозмутимо, к моему великому удивлению, ответил стекольщик.
— Што, што? — снова двинул своего коня на Березовского хорунжий. Угрожающе взмахнул плетью.
— Так вот что, ваше высокоблагородие, — продолжал бывший солдат. — Иду это я себе по главной улице в Полтаве. Навстречу, тыц, сам губернатор. Я ему: «Здраим желаим, ваше высокопревосходительство!» А он ласково мне ответил, не то что вы: «Пшел вон, кобылячья морда!»
— Ах, негодяй! — возмутился Фицхалауров. — Ты еще будешь издеваться над самим господином губернатором? Поворачивай оглобли. Айда с нами в Полтаву. Там-то мы тебя расшифруем. Обыскать его самого, и построже!
Казаки ретиво взялись за дело. Извлекли из карманов Березовского кресало и трут, узелок с медяками, щербатую металлическую расческу с красной от фуксина перхотью меж ее зубов, несколько изогнутых гвоздей, шворку. И вдруг у донцов да и у самого казачьего хорунжего глаза буквально полезли на лоб. Казаки нашли в боковом кармане пиджака серебряный крест, подвешенный к пестрой георгиевской колодке.
— Это што? — завопил хорунжий.
— Как что? Не видите? Это, ваше высокоблагородие, царская награда, «егорий», солдатский Егорий четвертой степени!
— У тебя, такого… такого… и георгиевский крест?
— Ну, так что? Надо было, ваше благородие, поехать в Порт-Артур. И у вас был бы крест!
— Документ есть?
— Раз у человека есть крест, то у него обязательно должны быть и бумаги. Вот!
Березовский порылся в кисете и протянул офицеру изрядно потертую книжечку.
— Гм… — пожал плечом Фицхалауров. — Пенсионная книжка. Три с полтиной в месяц. Солдат десятой крепостной роты Порт-Артура, рядовой Березовский… Закон! А ну, извольте нацепить вашего Георгия на грудь! — распорядился офицер, возвратив Березовскому крест и пенсионную книжку.
Бывший солдат не торопясь выполнил распоряжение хорунжего. А тот, выпрямившись в седле, скомандовал: «Смир-р-но!» И продолжал, обращаясь
— Господин кавалер! Считайте инцидент исчерпанным. Вы свободны. Следуйте по своему маршруту! — А затем с едва прикрытой издевкой закончил: — Здравия желаю, господин Айзик-Бер Березовский…
Стекольщик просиял. И мне стало ясно почему. За все время нашего с ним путешествия никто ни разу не назвал инвалида «господин Березовский». А тут впервые он услышал так нравившееся ему обращение не от меня — мальчишки, не от сельской бабы, а от взрослого, от казачьего офицера. Но это была дань уважения не человеку, а царской награде, которой он был удостоен.
Казачий хорунжий Фицхалауров, а за ним казаки, подхлестнув коней, бросились догонять далеко ушедшую вперед колонну. Тронулись в путь и мы.
— Хоть раз пригодилась мне царская милость, — улыбаясь в бороду, сказал Березовский. — Нет, что я говорю? А три с полтинником в месяц? Еще полтора карбованца — как раз наша квартирная плата…
Человек немного по своей сути бродяга: его постоянно тянет в иные места. Как говорил доктор Фауст: «В груди моей, увы, живут две души». Человек в то же время и домолюб. После всякого путешествия, долгого или короткого, его тянет к родному очагу. Там, позади, остался чудесный, изумительный мир девственной природы, прочертивший в моем сердце неизгладимый след. Однако я с радостью возвращался в свои прозаические, но родные Кобзари.
На базарной площади творилось нечто невообразимое. Вдоль пустых рундуков с диким визгом, в одном окровавленном белье, в отчаянии хватаясь руками то за огромную белобрысую голову, то за рассеченное горло, метался Исай Костыря.
Регулярно, раз в месяц, он и другие экспортеры, основавшие строго обособленное свиное царство по ту сторону железнодорожной линии, отправляли в Германию и Австрию полный состав огромных, необычайно длинных, на славу откормленных свиней. И сейчас казалось, что по базарной площади, из одного ее конца в другой, мечется не человек, а вздыбившийся хряк.
Высыпавшие на улицу приемщики хлеба, лавочники да и просто прохожие сочувственно подавали советы:
— Зовите хвершала Глуховского!
— В аптеку его, в аптеку!
— Исай! Клади на рану грязюку, грязюку клади! Это первое средство! Пособляет!
— Паутины бы, паутины побольше. Она враз прихватывает кровь.
— Ложись, Исай Павлович, скорее в калюжу. Сразу полегшает!
И тут сзади нас послышался знакомый голос Алексея Мартыновича. Увешанный дичью, он возвращался с охоты.
— За такое я бы той стерве сиделице голову снес…
Березовский поздоровался с охотником. Спросил, что случилось.
— А вот что случилось, дружок, ревность… Сиделец уехал в город за водкой, а Исай, как водится, к сиделице. Там он заснул, а полюбовница бритвой… по горлу… Свинарь все водил ее за нос, обещал жениться. А как добился своего, стал крутить. Семья! Сиделица с ним и рассчиталась. Отходил наш Исай в свистунах…
Тут подошел урядник Чуб со своей свитой — двумя стражниками, и, бережно подхватив пострадавшего, они увели его в аптеку.