Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
И о том, что делается на Винницком направлении, не пропустил солдат-фронтовик.
— Видали, хлопцы, шо получится, если хлюпнуть в банку воды стакан масла? Оно сразу перемешается с водой… Так и там. Рядом два города, два квартала в одном городе. А гарнизоны в них разные. Одни — за Ленина, другие — за Петлюру. В Жмеринке стоял второй гвардейский корпус, созданный еще царем. Которые гвардейцы разошлись по домам, которые стали нейтральными, а которые пошли за нашим товарищем — Евгенией Бош. Эти остались в Жмеринке. А вот Деражню заняли две дивизии генерала Скоропадского. На них вся надежда Петлюры. Бывшая 104-я царская стала его первой дивизией. Начдив там генерал
Так на западе, на винницкой стороне, развертывались события по информации хромого фронтовика. В действительности так оно и было, как рассказывал своим товарищам бывший рядовой 153-й пехотной дивизии старой армии. Надо лишь добавить, что как раз от той дивизии он ездил делегатом в Питер на Второй съезд Советов.
В первый же день киевского восстания Петлюра позвонил по фронтовой связи в Жмеринку. Пригласил к проводу не комиссара 7-й армии Разживина, а его заместителя Упыря. Как «украинец украинца» настойчиво просил его пропустить из Деражни на Киев части Скоропадского. Но не зря бывший царский гвардеец, делегат Второго съезда Советов, не только слушал Ленина в Петрограде, но и советовался там с ним. Не отказав головному атаману в его просьбе, он условился с артиллеристами-гвардейцами: если он во время переговоров с гайдамаками Скоропадского подымет руку, пусть откроют стрельбу. Селянин из Щорбовки на Полтавщине, он понимал, чем, жили тогда все солдаты, о чем думали, к чему стремились.
Василий Упырь не ошибся — гайдамаки слушали его затаив дыхание, но атаман дивизии генерал Гандзюк, зная хорошо Упыря, назвал его изменником и скомандовал: «Руки вверх!»
Пришлось подчиниться.
Вот тут заговорили пушки. И то, что начал своими словами замкомиссара армии, довершили орудия гвардейцев.
Послушные зову Евгении Бош, войска 2-го гвардейского и 5-го кавалерийского корпусов по пути к Киеву, в районе Казатина и Фастова, разогнали и остальные полки Скоропадского. Но и на этом направлении войска атаманов не забывали про добродия динамита.
Кто был ничем…
На рассвете четвертого февраля пал «Арсенал». Все было брошено против горстки его изможденных недельными боями защитников. Атаманы торопились развязать себе руки для встречи приближавшихся к Киеву отрядов.
На штурм цитадели, прикрытые с фронта дюжиной бронемашин, пошли, после двойной чарки, курень усусов Евгена Коновальца, запорожский кош полковника царской службы Александра Загродского, гайдамацкий кош капитана генштаба Алексея Удовиченко, знаменитый своими жестокостями «курень смерти», курени полковника Болбачана и генерала — грузина Натиева. Руководил этим штурмом Петлюра.
Атаману Волоху из запорожского коша месяц назад пришлось бежать из Харькова, где один из батальонов его полка восстал и, вместе с рабочими харьковских заводов, положил начало Червонному казачеству. Пылая ненавистью к своим обидчикам, он первый ворвался в ряды защитников цитадели.
Но если юнцу Назару понадобилось два месяца, чтобы разобраться в фальши лжепророков, то Волоху на это потребовалось двадцать.
Тогда же, на рассвете четвертого февраля, началась расправа. Ее не остановили частые разрывы снарядов, долетавших из-за Днепра. Последний выстрел последнего защитника Печерска совпал с первым выстрелом муравьевских батарей. Рано утром четвертого февраля 1918 года Красная гвардия Харькова вступила в Дарницу. Все силы Центральной
И вот пришел четвертый день дьявольских боев за переправы. Лишь недавно застывшая река могла выдержать цепь стрелков, колонну, но не пулеметную двуколку в упряжке, не трехдюймовое орудие с тремя упряжками-уносами грузных битюгов.
Сплошная огневая завеса перекрыла дорогу не только боевым порядкам пехоты, но и грозным бронепоездам. Кулацкое ядро запорожского коша — ударная сила Петлюры, усусы, все, кому нечего было терять, стояли насмерть.
В разгар боев за переправы через Днепр вместо Муравьева главкомом стал Юрий Коцюбинский.
…В предприятии добродия Неплотного не умолкал шум ни на минуту, не стыли и секунды печи, не пустовали дежи. Комиссар пекарни уже привел из Дарницкого лагеря военнопленных трех опытных мастеров, трех дал ему новый главком. Без хлеба нет и войны. Вовсю работал в те горячие дни Назар.
Однажды, выгребая золу из малой печи, он услышал шум по соседству. Хромой солдат-фронтовик, измученный бессонницей и навалившимися на него заботами, кричал на кого-то:
— Черт бородатый! Закрывай к дьяволу дверь, печи нам остудишь. Шатаются тут посторонние…
— Я тут посторонний? А ну полегче на поворотах, — послышалось в ответ. — Не знаю, сколько времени мантулишь ты тут, а я вон в этой траншее с десяток лет сох у печи, да пока допустили до нее — пять годков хватал подзатыльников.
— Ты шо, нашего поля ягода? Так и сказал бы. Пекарь? Заходи, товарищ. И затуляй дверь.
— И не только пекарь… А ну где тут Назар? Эй, Назарка, вылазь-ка сюды, не ховайся…
Назар с длинной кочергой в руке появился в разделочной. Перед ним в армейских рукавицах стоял бородатый, с перевязанной головой солдат. Назар сразу узнал его. Тот самый… Из эшелона бывших брусиловцев.
— Вот я тебя, атаманский прислужник! — замахнулся прикладом брусиловец.
Подскочил хромой, ухватился за дуло ружья.
— Здесь хозяин я. А ты кто? Комиссар какой-нибудь или же присланный кем-то для следствия?
— Ни то, ни другое. Я ему отец. Понимаешь, родной батько. Я тебя породил, я тебя убью. Слыхал такое? А я скажу от себя: перекисла квашня, брось ее свиньям.
Хромой отпустил винтовку, достал кисет, протянул бородачу.
— Так ты, товаришок, выходит, и есть Гнат Турчан. Ладно. Вот говоришь: тебя долго муштровали подзатыльниками. Перепадало и твоему хлопцу. Но больше его лупила сама жизнь. И эта жизнь за пять дней образует похлеще, чем за пять годков. Сам знаешь, какая теперь пошла кругом шебутиловка… И еще знаешь, товаришок, нашу поговорку: не терт, не мят — не будет калач… Ты, Гнат, хоть партейный или просто так, а скажу по чистой пекарской совести: за твоего хлопца могу поручиться хоть где, хоть перед кем…
Постепенно светлело хмурое лицо бывалого пекаря. Прислонив ружье к мучному лабазу, он, как был в рукавицах, притиснул к себе Назара.
— Ладно. Камень с души — и то хорошо. А теперь слухай. Раз вышел такой оборот, придется тебе, Назарчик, помочь нашему войску. Вот тебе мои рукавицы, ступай за мной. Ты тут, знаю, все ходы и выходы излазил. Поведешь нашу кавалерию на Вигуровщину, а дальше через Наталку на Ветряные Горы, в тыл, значит, Центральной раде. Послужил «вольным казакам», а теперь постарайся для червонных. Ступай, замаливай свой грех… И что скажете, — повернулся он к пекарям, — оставил пискленка, а встрел жениха…