Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Не может быть праведным тот суд, где решения принимаются не под воздействием доводов разума, а под натиском безумия и вулканических эмоций. И в данном случае было очевидно, что мера возмездия не соответствовала мере зла…
Гораций, хотя и был он под градусом, вскоре понял, чем все это может кончиться. И даже хотел было схватить Назара, утащить его в лавку, а там и на задки, где он сам с собой только что чокался у полной бутылки портвейна. Но крики матери, визг толпы, алкоголь в крови и кровь на лице Назара разъярили его. А тут еще возникли в памяти и письмо пекарей, подпись
На уличный шум прибежали и пекари. А с ними и хромой солдат. Ему уже сказали, что бьют подмастерья. А что такое самосуд толпы, он не так давно испытал на себе. Надолго засела в памяти палуба «Прыткого».
Первым долгом солдат-фронтовик унял хозяйского отпрыска. И как? Зажав в руках комки снега, он налетел сзади и залепил ими его глаза. Другие пекари вырвали из рук разъяренной гурьбы своего товарища. Назар, качаясь, весь в крови, зажал рукой свою драгоценную добычу. Заметив в стороне Горация, молодой пекарь, тяжело дыша и выбрасывая изо рта клубы пара, незлобиво бросил ему:
— Мамка не жалела тебе своей крови. А ты… Пусть хозяин вычтет за лимон с получки. А еще вместе воюем за наше святое дело…
— Святое дело, святое дело, — ответил чотарь, — а до частной собственности не прикасайся… Убью… В лавку ходять куплять, не воровать.
Солдат, порывшись в кармане, достал коричневую керенку-двадцатку. Сунул купюру в руку собственника. А Назару сказал:
— Вернешь, товарищ, с получки. Гроши не мои, общественные…
— Спасибо тебе, солдат… Выручил. Кабы не ты, порешили б, сволочи. А за шо?
— Теперь мы с тобой в расчете. А кабы не ты, склевали бы меня, видать, днепровские щуки.
— Вижу, солдат, ты из тех, которых никакие юнкера не осилят и никакие щуки не склюют, — ответил Назар, прикладывая к посиневшим щекам полные пригоршни снега.
— И ты, вижу, не из кисляев, — усмехнулся солдат-фронтовик. — Не забудь: за одного битого двух небитых дают. Только одно запомни — не по лимону у них надо вырывать, а всю ихнюю мошну. Резать надобно ту черную силу под самый корень. А ты, брат, кинулся на пустяк. И заруби себе на носу, хлопче: козла бойся спереди, коня сзади, а дерьмового человека — со всех сторон…
После этого много-много дней ни дома, ни в цеху не слышно было ни веселых, ни грустных мелодий Назаровой бандуры…
После боя под Крутами
В один из последних дней января 1918 года рано утром со стороны Нежина на станцию Дарница прибыл санитарный поезд. И хотя он вез нуждавшихся в срочной помощи, Киев состава не принимал. Поступил приказ, и очень строгий — ждать до ночи. Большие атаманы боялись, что плачевный вид раненых может деморализовать и войска гарнизона, и те силы, которые еще пороха не нюхали.
В полдень, не убавляя паров, мимо дарницкого дебаркадера на Киев промчался бронепоезд «Черномор». Покореженные борта, кособокие башни с умолкшими орудиями, облепленные к тому же закоченевшими на морозе и холодном ветру гайдамаками, свидетельствовали о жаркой схватке с Красной
Спустя час, глубоко дыша, остановился в Дарнице мощный, окованный с головы до пят паровоз. Глухо окованный, как и прицепленные к нему броневагоны. На их свежеокрашенных бортах золотыми буквами было выведено: «Свободная Украина». А чья-то ловкая рука приписала мелом: «Геть раду — центральную зраду!»
Раненые стоявшего неподалеку состава встревожились. Ходячие стали покидать вагоны. Но перегородившие им дорогу краснощекие матросы-черноморцы из экипажа «Свободная Украина» уже хлопали их по плечу, успокаивали, угощали табачком. А спустя полчаса врач-моряк с матросом-санитаром тащили в санитарный поезд увесистые пакеты с бинтами и йодом.
Вспыхнувшее на берегах Невы непотухающее пламя уже охватило половину Украины, и обжигающие его языки устремились к Днепру. И там, за Днепром, в самом Киеве, тлел огонь под ногами атаманов, готовый мощным факелом рвануться навстречу тому очистительному шторму.
Одно событие следовало за другим. Одна новость нагоняла другую. Тревожно стало и на Никольской слободке.
Рано утром, лишь рассвело, явился в цех хозяин. Шел он, опираясь на свою камышовую трость. Значит — на душе было невесело. Обычно пан Неплотный только и знал играть палкой. И не разглаживал он коротенькими пальцами свой бант из желто-голубых лент. На его в мелкую клетку пиджаке фасона «Макс Линдер» того банта уже не было. Усы, все лето свисавшие до подбородка, расчесаны по-старому, вразлет.
Подобрав на полу цеха несколько пеньковых завязок, напомнил пекарям, что он любит чистоту, что он не только Неплотный, но и чистоплотный. Придется вечерком прислать сюда племянницу Аду помыть полы как следует, с кандибобером, по-бабьи. Решив пошутить, он погрозил древнему деду пальцем, чтобы тот, мол, не вздумал щекотать девку.
Не зная еще, как поведет себя подмастерье, хозяин положил на разделочный стол принесенный с собой бумажный кулек.
— Это твоей матери. Гостинец от хозяйки. И хай выздоравливает. Знаете, братцы, — сообщил он задушевным голосом своим мастерам, — стало круто и нашему брату. Что, не верите? Пошли одни убытки, урон. И с мукой все туже и туже. На что знали толк в хабарах царские служаки, а эти… Пришлось рассчитать кухарку. Как говорится, кризис… Попробовала Ада куховарить, так от ее адских котлет аж воротит. Не жизнь у меня, а «Панорама Голгофы». Вот, Назар, хай выздоравливает Нюшка и становится до плиты. Чего ей в той интендантской швальне переводить глаза…
И вмиг вытянулась шея хозяина. Прытко забегали глаза.
— А что с малой печью? Почему не разожгли?
— Пока о ней забудьте, хозяин, — сказал солдат-фронтовик, сноровисто заполняя формы тестом.
— Это в каких смыслах?
— В тех смыслах, что с пшеничными булками пока стоп. Когда людям суют яшник — вот то кризис… Мы и замесили хлеб по новому рецепту: с сеянкой да с пеклеванкой.
— Это же разбой, грабеж…
— Обратно вспомнили старое? Никакого грабежа нет. Будьте себе хозяином, получайте прибыль с вашей фирмы. Накиньте там пятачок на кирпичок… А пришло время подумать и о людях.