Контуженый
Шрифт:
– Берегите себя! Я буду ждать! – кричит она уходящему поезду.
Вряд ли эти слова относятся ко мне. Долгие месяцы Злата ждала брата и друга, а выжил только ее насильник.
Как я выжил? Почему остальные погибли? В моих воспоминаниях черный провал.
– Ретроградная амнезия – защитная реакция организма, – констатировал доктор Юрий Николаевич.
От чего я защищаюсь? От собственного страха? Или от ужасной правды? На войне столько ужасного, что я ко всему привык. А правда бывает болезненной
Нет. Я хочу вспомнить!
В последний день перед роковой ночью, когда все погибли, шел длительный бой. Мы палили из миномета без отдыха, меняли позицию, израсходовали весь боекомплект. Огненный вал позволил оттеснить противника, наши штурмовые отряды ушли на зачистку отвоеванных позиций.
А нам привезли новые мины. Полный грузовик. Да, так и было! Это я помню. А дальше?
Ночь… Я за деревом… Один… Где остальные? И… Ну же, вспоминай!
Трясу головой от досады. Пустота. Будто падаешь в черный колодец и не за что зацепиться. Вот, что означает ретроградная амнезия.
8
«Благодарю за то, что есть. Дай Бог, чтобы всё было хорошо. Спаси и сохрани, – шепчут мои губы и зацикливаются: – Спаси и сохрани, спаси и…»
– Контуженый! Молись про себя.
Я вздрагиваю, открываю глаза. Рассветные лучи солнца заталкивают ошметки ночного мрака под кровати. Раненый боец в больничной пижаме опирается одной рукой на костыль, в другой мнет сигарету. Приходит понимание: я в больнице, страшный взрыв в прошлом. Я спасен и сохранен. Только я. Все мои товарищи погибли.
– Я про себя, – объясняю соседу по палате.
– Спать не даешь, Контуженый. «Спаси сохрани» еще терпимо, но крики: огонь, выстрел! – раненый качает головой и ковыляет из палаты на лестницу покурить.
Когда он возвращается, я подзываю его:
– Друг, выручи. Телефон есть? Мне позвонить надо.
– Ты ж ни хрена не помнишь.
Мой телефон разбит, и я действительно не помню ни одного номера. Даже телефон мамы вышибло из памяти. Я показываю бойцу заявление в ЗАГС, где записано имя девушки, ее адрес и телефон.
– Один сохранился. Злата Солнцева.
– Невеста?
Мне хочется в это верить, и я киваю. Боец решает:
– Перед завтраком дам. А то наших разбудишь и невесту свою напугаешь.
Но соседи по палате уже проснулись. Меня поддерживают:
– Дай Контуженому позвонить.
– Пусть с девкой гутарит, а не с минометом.
– И на громкую поставь.
В моей руке телефон. Набираю номер Златы. Жду. В палате тишина, все прислушиваются. Обычные ценности мирной жизни особенно остро познаются после воскрешения на больничной койке.
В течение месяцев службы я не решался звонить Злате. В ночь расставания я добился физической близости с желанной девушкой, но плотская радость оказалась сиюминутной. Насилие, подобно взрывы, обожгло нас, отбросило друг от друга и разделило преградой. С моей стороны завеса стыда, с ее – презрения.
В окопах и блиндажах я прислушивался к разговорам Чеха с сестрой, и Шмель запросто рассказывал Злате о героических буднях. Обо мне Злата не спрашивала – вычеркнула из жизни. Я накручивал себя самоуничижительной мыслью: если погибну только я, ей станет лучше. Но случилось ровно наоборот.
Долгие гудки в телефоне прерывает долгожданный голос:
– Да, слушаю. – Злата говорит отчетливо и громко, чтобы перекрыть шум железной дороги.
Проводница в рейсе, догадываюсь я, и бодро кричу:
– Злата, это я, Кит!
– Кто?
– Никита Данилин.
После долгой паузы я слышу изумление вместо радости:
– Ты жив? А Денис?
– Я жив. Я в больнице в Луганске.
– Мне сообщили о гибели брата. Звонила Денису, нет связи. Я думала, все погибли. Что с Денисом?
Злата второй раз спрашивает о Денисе Шмелеве, не интересуясь моим состоянием.
– Злата, Дениса больше нет. Нас накрыло снарядами. Меня тоже крепко зацепило, не сразу очнулся.
– Ты жив, а Дениса нет. Антона нет, – потеряно лепечет Злата и переходит на громкие упреки: – Почему выжил только ты?
Вопрос в лоб. Она словно чувствует мою вину, а мне нечего ответить.
– Не помню. Я контуженый.
Жалкое оправдание. Я командир и отвечаю за жизнь подчиненных. Если я выжил, а они нет, значит, я виновен. Друзья погибли из-за меня.
Злата сыпет справедливые обвинения:
– Ты уцелел, как тогда в ночном клубе. Сам без синяка и царапины, а они пострадали! Ты в стороне, а они в пекло! Ты трус, а парни герои!
– Нет. В смысле, они герои… Но я не трус.
– Не герой уж точно. Ты… Ты…
Я слышу ее плач и прикрываю телефон. Я знаю, что она вспомнила. Перед глазами будка машиниста, плачущая девушка на полу, и я грубый, жестокий, самодовольный насильник. Какой же я идиот!
– Злата, я приеду и все объясню.
– Не приезжай, я не хочу тебя видеть.
– Я теперь другой.
– А я хочу прежних Дениса и Антона!
Злата истерит и в любой момент бросит трубку. Я тороплюсь:
– Скажи моей маме, что я в порядке. Почти вылечился.
– Жаль!
– Только память отшибло, но тебя вспомнил первой. – Я считаю сказанное комплиментом и жду реакции Златы.
– Теперь забудь! – бросает она.
В трубке отбой.
Я в центре внимания нашей палаты. Озираюсь и выдавливаю растерянную улыбку. В ответ понимающее сочувствие. И без громкой связи все слышали разговор. Подколок не последовало – и на том спасибо.