Конунг. Человек с далеких островов
Шрифт:
Я хочу встретиться с ярлом, чтобы померяться с ним взглядом, чтобы убедиться: этот человек повесил моего брата, но повесить меня ему не удастся. Я знаю, что уйду от ярла либо одержав тайную победу, либо проиграв у всех на глазах, и пузырь с ядом, что я ношу под одеждой, заставит меня принять правильное решение.
Я уже думал, что они, наверное, обыщут меня, прежде чем допустят до ярла. Именно поэтому я должен взять пузырь с собой и суметь спрятать его. Вполне возможно, они находили кинжалы и другое оружие у людей, которые шли к ярлу. И эти люди наверняка сами отведали той стали, что припасли для него. В этом ярл Эрлинг прав, и я не осуждаю его. Но именно поэтому я хочу иметь при себе смертоносное оружие и одержать свою первую победу над ярлом, не прибегая к нему, — или же умереть.
А после этой встречи, если я останусь в живых, я решу, уеду ли я из страны или вступлю в борьбу с ярлом.
Аудун, ты уже выбрал
Он умолк, нас никто не слышал, возле строящейся церкви пылал костер, кто-то пел. Я сказал:
— Сверрир, я всегда последую за тобой твоим путем. На счастье или на несчастье я всегда последую за тобой твоим путем.
Мы стояли на горе в Тунсберге и смотрели, как корабли на веслах входят в гавань, их было много. Было еще рано, над фьордом и над землей лежала легкая пелена тумана, дым, поднимавшийся из волоковых окон, несло к нам наверх. Мы слышали пение гребцов и крики людей, мы видели их, но знакомых лиц среди них не было. Над боевыми кораблями, раскинув крылья, кричали любопытные чайки.
Вдруг Сверрир схватил меня за руку:
— Кажется, я знаю того человека!..
Я взглянул туда, куда он указывал, — на корабле ярла стоял молодой человек, это был Серк из Рьодара, с которым мы познакомились на Селье. Рядом с ним стоял его брат Эдвин, теперь они оба скинули с себя шкуру бондов и стали воинами. Потом мы увидели ярла Эрлинга.
Длинный корабль подошел к горе, на которой мы стояли. Ярл поднялся на кормовое возвышение и занял свое место. Теперь его могли видеть не только мы и люди, работавшие на горе, но и все собравшиеся на причалах, чтобы встретить ярла. Я видел его в первый раз. Он был не высокий, но широкоплечий, голова у него сидела криво, так что ошибиться было невозможно. Потом я видел ярла Эрлинга, когда он был уже мертв, тогда в радостном опьянении победой, забыв о подобающем почтении, я хотел повернуть его голову так, как было задумано Богом. Но даже после смерти голова ярла опять приняла прежнее, кривое положение.
Рожок на корабле ярла подал свой сильный и властный голос, ему ответили рожки с берега. Это был знак, что шествие может начаться, шествие в честь прибытия ярла Эрлинга в Тунсберг. В этом городе ярл тоже выиграл не одно сражение и видел, как текли реки крови. Шествие двигалось с юга, от Стрэтета, и мы побежали вниз, чтобы встретить его.
Кажется, я уже говорил, что конунг Магнус прибыл в Тунсберг еще в начале лета. Он собирался найти берестеников и перебить их. Но не преуспел в этом. Его истинной страстью были женщины. Мелкие отряды бунтовщиков, осевшие в той округе, так и не отведали его меча. Таких же людей, как Сверрир и я, тайно живших в Тунсберге, никто не искал, дабы накинуть им на шею петлю, украшавшую каждую добрую виселицу. Теперь конунг Магнус счел уместным устроить своему отцу пышную встречу, чтобы смягчить справедливый укор, который мог сорваться с губ ярла, и заставить этот укор звучать, подобно пению ангелов.
Первой шла дружина, это были только молодые воины. Кое-кого из них я уже видел за те недели, что мы прожили в Тунсберге. Большей частью это были сыновья знатных людей страны, сыновей простых бондов среди них почти не было. Все они были обучены учтивости и умели убивать, не обнаруживая ни чувств, спрятанных в сердце, ни дрожи в руках. Все они были на одно лицо — одинаково подстриженные и ухоженные бороды, одинаково причесанные волосы. Они и говорили одинаково твердыми, громкими голосами, и пили одинаково, и одинаково отличались выносливостью. Ноги их часто бывали стерты в кровь во время долгих походов. Они спали со всеми девушками, с какими хотели, и не заботились о том, что дарят стране сыновей и дочерей, не знающих своих отцов. Но о чем они думали? Почти ни о чем. Они были воины и научились жить, не думая. Их заставляли много упражняться в воинском искусстве, в том числе и в том, чтобы научиться жить, не думая. Они существовали только для конунга и ярла, чтобы защищать их и их славу, а конунг и ярл снабжали их пивом и девушками. Иногда случалось, что кто-то из дружинников вдруг выбивался из общего числа и вел себя неподобающим образом, говоря или думая то, чего другие никогда раньше не говорили и не думали. Но это случалось редко. Конунг и ярл славились своей дружиной.
Теперь дружинники спускались от Стрэтета к причалам, они били мечами по щитам, приветствуя старого, заслуженного отца своего конунга. Позади них на высоком коне ехал их молодой господин, сын ярла, конунг этой страны, провозглашенный конунгом еще в детстве. На плечи Магнуса был накинут тяжелый пурпуровый плащ, завязанный на груди белой лентой, конунг был красив, одет роскошней, чем требовалось от мужа, и с присущим женщинам тщеславием. Он был великолепен, ловко сидел на лошади и на губах у него играла добрая улыбка, которая нравилась мужчинам, но еще больше
За конунгом опять шли воины, за ними — длинная вереница служителей церкви, неся на плечах груз своей очевидной святости. Возглавлял их преподобный Бьярни. Я познакомился с ним здесь в Тунсберге. На серебряном блюде преподобный Бьярни нес старинную Библию, которую ярл Эрлинг подарил церкви святого Лавранца, когда вернулся домой из Йорсалира. Преподобному Бьярни было обещано, что, если он переживет ярла, он получит собственный алтарь в церкви святого Лавранца и его долгом будет молиться там за душу покойного ярла. Эрлинг Кривой не исключал, что ему, возможно, придется неожиданно, без предупреждения встретить смерть. А потому, не скупясь, заблаговременно побеспокоился обо всем, что помогло бы ему при встрече с Богом. Преподобный Бьярни уже получал доход с трех усадеб, которые не всегда принадлежали ярлу. Он считался личным священником ярла, и достоинство, сопутствующее этому положению, окружало его голову слабым нимбом.
За преподобным Бьярни шел монах Бернард. Он нес щепку от святого креста Господня, счастливым обладателем которой был монастырь Олава в Тунсберге. Правда, злые языки говорили, будто это обычная сосновая щепка, принесенная течением и ветром. За эти недели в Тунсберге я узнал и полюбил монаха Бернарда. В молодости, получив образование в монастырской школе в Премонтре, он приехал сюда из прекрасной страны франков. Орден премонстрантов наложил на Бернарда тяжелейшее наказание. Раз в неделю он истязал себя кнутом, а во время поста — и каждый день. Но Бернард не слишком усердствовал в этом. Он обладал искренностью, которую я всегда ценил в людях, и мужеством, какого эта искренность требовала от человека. Бернард отличался глубокомыслием, но без громких слов, и в душе его было тепло, которого я никогда не забуду. Не одну ночь мы провели с ним за чаркой вина, и он поведал мне и о своих сомнениях в слове Божьем и о своей вере в него. Позже он присоединился к войску Сверрира и часто сказывал мне песни и предания своей страны. Бернард любил их, и я тоже полюбил их благодаря ему. Порой мне приходило в голову, что я неправильно поступил в юности, выбрав для себя путь служителя церкви. Я никогда не отличался горячей верой в слово Божье. И не обладал способностью преклонять колени перед неразгаданными тайнами. Но еще более несправедливо по отношению к себе я поступил, когда стал воином. Ибо хорошим воином я никогда не был. Я был слишком мягок, когда от меня требовалась твердость. Если мне приходилось сжечь усадьбу, я не мог потом забыть этот пожар, если я позволял убить человека, я не мог потом забыть это убийство. Нет, йомфру Кристин, мне следовало стать скальдом, может быть, скальдом в прекрасной стране моего друга Бернарда, если бы Бог в своей неизъяснимой милости позволил мне увидеть ее. Но этого не случилось.
Прости старого человека, йомфру Кристин, что он забыл на время о праздничном шествии в Тунсберге и вместо этого позволил своим мыслям вернуться к длинной череде жалких дней своей жизни!
За монахом Бернардом шла длинная вереница служителей церкви, все они хотели приветствовать ярла, этого воинственного и сильного человека. Хор мальчиков в плащах со звенящими колокольчиками, с благовониями, миррой и зажженными свечами. Священники с крестами, поющие и молчащие. Все было очень хорошо задумано и очень благолепно, но прости, йомфру Кристин, что со временем во мне зародились сомнения: а правильно ли было нести эти святые знаки перед человеком, так мало похожим на святого? За церковными служителями шла женщина, одна молодая женщина, я знал, кто она. Это была аббатиса, о которой нам говорил священник Симон, его прекрасная возлюбленная, которую мучило раскаяние в содеянном ею грехе. Теперь она была здесь. Только два человека во всем Тунсберге знали, что она дочь покойного конунга Сигурда. И оба молчали об этом.
Потом шли горожане, веселые, доброжелательные, хотя, может, они и не всегда выражали это, как подобает. Среди них я увидел человека, который в последние недели продавал в Тунсберге мед, у него был изуродован нос. Полноса он потерял в битве, в которой ярл Эрлинг одержал одну из своих славных побед. Теперь этот человек торговал медом и надеялся, что приезд ярла оживит его торговлю. Счастливый и веселый, он шел навстречу могучему ярлу. Но мало кто знал, что в своих крынках с медом он переносил вести, посланные одними людьми другим. Для ярла и конунга это были далеко не сладкие вести.