Конвейер смерти
Шрифт:
Четвертый день рота сидела в горах на указанных задачах, а паек был получен на трое суток. Грустно. Желудок рычал и гневался. Не нравился ему суточный пищевой рацион. Банка фруктового компота, банка фруктового супа с рисом и изюмом, банка с пятьюдесятью граммами паштета, банка с пятьюдесятью граммами сосисочного фарша и такая же баночка перченой говядины. К этому набору – пачка галет и несколько сухарей. А еще чай, чай и чай. Его пили, пока была вода во фляжках. Вода, к сожалению, быстро кончилась. Убогие пайки за трое суток истреблены полностью,
А чего исследовать его содержимое? И так знаю – пусто. В нем ничего, кроме половины пачки галет, двух конфет и стограммовой баночки сока. Умереть, конечно, не умру, но обидно голодать в пяти километрах от развернутого полевого лагеря дивизии. Да и кишлак рядом внизу, где бродят куры, овцы, коровы. Но нельзя! Мародерство…
Я лежу в «СПСе», жарюсь на солнце и злюсь сам на себя. Пыль, пекло, мухи, грязь, голод. Ведь мог, как белый человек, уже пару недель служить на посту в одном из батальонов, охраняющих дорогу или зеленку. Предлагали же! Нет, отказался – и вот результат.
Вертолеты пара за парой заходили на штурмовку. Они наносили удар за ударом по горному хребту справа от нас на расстоянии пяти-шести километров. Треск и грохот сверху дублировали разрывы авиабомб и снарядов на земле.
– Муталибов, что у нас с чаем? – поинтересовался я у сержанта.
– Чая только два пакетика осталось. Эти придурки его выкурили, когда сигареты кончились, – сердито ответил Гасан, одновременно отвешивая затрещину курильщику Царегородцеву.
– Царь! Сколько можно говорить вам, дуракам, что курение чая приведет к туберкулезу. Сдохнешь быстрее, чем от никотина, – рассердился я.
– Много раз пытался бросить курить, но не получилось, – грустно ответил солдат, разогревавший воду на костерке в трех банках из-под компота.
– Ну что ж, мучайся дальше, бедолага-табачник, – похлопал я по плечу солдата.
Свернутой в несколько раз оберткой от салфетки я взялся за отогнутый край горячей баночки. Вытянув губы в трубочку, осторожно начал прихлебывать обжигающий желтоватый напиток с легким запахом гари. Последние два кусочка сахара, последняя галета и последняя кружка чая. Далее остается только грусть, наблюдение за горящим кишлаком и бесцельное разглядывание неба.
– Гасан, ты чего такой неразговорчивый и хмурый? – поинтересовался я у сержанта.
– Плохие известия получил с дороги из третьего батальона. Кунаки погибли. Узнал буквально перед выходом.
– Коздоев и Эльгамов? – догадался я.
– Да. Я с ними подружился, когда они в батальонном разведвзводе служили и жили в нашей казарме. Хорошие ребята! Почти земляки. Башир Коздоев меня звал к женщинам сходить. Но я без любви не могу. А у него это запросто. Пообещает большие деньги, и многие на все согласны. Первая была библиотекарша молодая, потом официантка Унылая Лошадь.
– Ха-ха! Ну ты сказал! Унылая Лошадь! Это Вера, что ли? Вы ей такую кличку дали? – засмеялся я, догадавшись о ком идет речь.
– Угу. А что, прозвище на все сто! У нее до тошноты тоскливый и унылый
– И что Верка? Возмущалась?
– А ничего. Пожалуйся – и в двадцать четыре часа в Союз вышлют. Встала, отряхнулась и ушла грустная… Эх, жалко погибших джигитов…
Я не стал расстраивать сержанта, не рассказал ему, как встретили смерть его земляки. Эти мерзавцы были бедой батальона, они доводили Подорожника до белого каления. И когда командир разведроты Ардзинба по указанию Ошуева попросил отдать ему обоих суперменов, то Чапай их с радостью сплавил. Позднее избавилась от них и разведка, негодяев перевели во второй батальон. Затем они оказались в третьем батальоне. Там и погибли.
Эльгамову кто-то из бойцов выдернул чеку из гранаты, лежавшей в кармашке разгрузки. Солдата от взрыва разорвало пополам. Официальная версия: попадание из РГП. А Коздоев схлопотал пулю в затылок. Якобы работал духовский снайпер. (Эта версия предназначалась для командования, а также родным.)
– Гасан, хорошо, что их убрали из батальона. Ты такой приличный парень, эти варнаки сбили бы тебя с толку. Как чеченцы из казармы исчезли, ты изменился в лучшую сторону. Стал самим собой, без придури.
Сержант тяжело вздохнул и отвернулся. Ничего не ответив, он продолжал грустить.
Полк возвращался в Кабул в хорошем настроении. Немного поголодали, но зато все живы и здоровы. В моей роте полоса удачи несколько затянулась. Обычно такой период сменяется чем-то ужасным. Не дай Бог!
На душе тревожно… Пора менять место службы…
В казарме меня дожидался нервно курящий сигарету Артюхин.
– Ну где ты болтаешься? Я тебя устал ждать! Забудь о роте и принимай дела батальона!
– Как забыть? Будет приказ, возьмусь за батальон, а пока занят своими бойцами, – огрызнулся я в ответ.
– Приказ есть! Ты второй день как назначен. Поздравляю! А я второй день как исключен из списков части. Завтра улетаю. В основном все бумажки написаны, планы за сентябрь сам сделаешь. Чего тебя учить, постоянно исполняешь чужие обязанности. Торжественно вручаю стопку тетрадей и бумаг. Изучай. Утром доложим Золотареву, и бери бразды правления в свои руки. Вчера заменщика на твою первую роту нашли на пересылке. Вечером привезут. Так-то вот! Дерзай…
Я крепко и сладко спал. Снилось что-то цветное и красивое. Да и какие могут быть сновидения у человека, только что назначенного нежданно-негаданно на вышестоящую должность!
Кто-то резко схватил меня за руку и словно выдернул из снов в реальность.
– А? Что? Где? Уф!.. – забормотал я спросонья, протирая глаза.
На будильнике стрелки показывали шесть утра. По комнате энергично и нервно расхаживал Артюхин, громко матерясь.
– Гриша! В чем дело? Мне сегодня не надо на подъем бежать! Очередь зампотеха! Просмотр такого хорошего сна сорвал! Пляж, девки, солнце, шампанское!