Конвейер смерти
Шрифт:
Я с сомнением осмотрел Котикова. Процесс похудания пока что был не заметен. А майор начал дальнейшие расспросы: кто командир полка, кто командует дивизией. Я отвечал, перечисляя также фамилии начальников штабов, политработников. Когда дошел до фамилии Баринов, Васильич встрепенулся и оживился:
– Баринов?! Вот это да! Отец родной! Я с ним иду по жизни, как нитка за иголочкой! Это как бы мой наставник! Я был курсантом, а Михалыч ротным. В Германии я служил взводным, а он туда прибыл командиром полка. Теперь встречаемся в третий раз. Надо же! Вот будет встреча! Знать, такая моя судьба,
– Василь Васильич! Может, вам к нему обратиться и сменить место службы? Пусть подыщут что-нибудь поспокойнее. По знакомству.
– Неудобно. Сам напрашиваться не буду. А что это вы, молодой человек, меня выдавливаете из коллектива, который так расхваливаете?
– Извините, Василь Васильич, но будет чертовски тяжело! Я вам искренне сочувствую. Данное предложение я сделал из лучших, гуманных побуждений.
– Вот и ладно. Больше не опекайте меня. Пойдем лучше чего-нибудь перекусим. Жиры тают, энергия иссякает. Есть хочу ужасно!
– Пойдем сейчас в нашей комнате попьем чайку, а через час отправимся обедать. Заодно место ночлега и койку покажу, вещички помогу перенести.
Мы взяли два чемодана и зашагали в модуль.
В этот день в полк приехал Барин и Севостьянов. Как обычно, вначале разнос, крик, шум, а потом раздача подарков. Командир дивизии объявил об издании приказа № 45 «О поощрении особо отличившихся командиров в деле укрепления воинской дисциплины».
– Товарищи! Мы будем награждать не только отличившихся на боевых действиях! Но и за вклад в крепкую дисциплину! Лучшим полком дивизии признан артиллерийский полк, лучшим батальоном – первый батальон вашего полка! Приказываю представить к орденам комбата, начальника штаба, заместителей по политчасти батальона и первой роты, командиров и старшин рот, командира взвода АГС и командира лучшего линейного взвода! – Офицеры хмыкнули, переглянулись, похлопали в ладоши и на этом разошлись.
– Что-то новое в нашей жизни! За боевые действия не награждать, а за обсеренные бондюры, нарисованные мухоморы на канализационных люках, истребленных мухам по столбам – ордена и медали! – восхитился Афоня, выходя из клуба.
– А ты, Александров, об орденах забудь! Кто вчера хулиганил пьяный? Кто обидел заместителя командира дивизии? – взъярился комбат.
– Это еще надо подумать, кто кого обидел! – воскликнул Александров, потирая шишку на лбу и сияя большим лиловым синяком под глазом.
– Так расскажи народу, как было дело. Хочу послушать твою интерпретацию случившегося, – сказал Подорожник. – Одну версию я сегодня утром слышал, стоя на ковре у высокого начальства. Полковник Рузских топал ногами и орал, что я распустил лейтенантов! Рассказывай!
– А ничего особенного не произошло! Посидели, выпили. Пописать захотелось. Я вышел, облегчился, возвращаюсь, никого не трогаю, иду к себе обратно тихонечко. Тороплюсь, чтобы очередной тост не пропустить. А мне дорогу какой-то маленький пенек-шпендик загородил. Идет солидно, важно! Ну, я его легонько за воротник бушлата приподнял и сказал: «Мелюзга, под ногами не мешайся, проход не загораживай!» Думал, это прапор какой-то… Он как заорет! Оборачивается и… (о боже!). Я вижу – это Рузских! Полковник подпрыгнул и ка-а-ак врезал мне кулаком в лоб.
– Правильно! Все маленькие – говнистые! – поддержал приятеля такой же верзила Волчук. – Это у них комплекс неполноценности.
– Хорош комплекс! – улыбнулся я. – Замкомдива. А вы говорите неполноценность!
Из клуба вышли дивизионные начальники, и мы встали по стойке смирно.
– О! Василий! Ты откуда взялся? – спросил, искренне удивившись, полковник Баринов, останавливаясь возле Котикова.
– Вот, прибыл для исполнения интернационального долга! – ответил, смущаясь, наш майор.
– Вася! На какую должность приехал?
– Замкомбата. Первый батальон.
– Ты охренел? – оторопел комдив. – Старый черт! В горы с твоей комплекцией! С твоим здоровьем! Ты не мальчик, поди, в войну играть!
– А я что? Я ничего! Служить так служить! – тяжело вздохнул майор, сняв запотевшие очки.
– Нет, Вася! Они тебя заездят! Знаю я этот первый батальон! Нагрузят так, что надорвешься. Погонят в горы, в зеленку. А сердечко твое и не выдержит. Правду я говорю, Подорожник?
– Никак нет! Будет, как мы все! – ответил комбат.
– Вот-вот! Что я говорил? Загоняют! Ну, да ладно. Месяц-другой, и я тебя в штаб дивизии заберу, в оперативный отдел. Будешь их сам уму-разуму учить! Отыграешься!
Комдив похлопал Котикова по плечу и продолжил шествие по полку. Холеный, значительный, статный и почти величественный. Не человек – а живой монумент!
…Черт, опять останемся без замкомбата!
…Недели через две очередное совещание по дисциплине в Ваграме у начальника политотдела завершилось бенефисом Барина.
Он ворвался в зал заседаний, словно разбушевавшаяся стихия.
– Товарищи офицеры! Политработники! – простер он к нам свои руки в картинной позе. – Пора всерьез заняться дисциплиной! Все должны перестроиться в свете требований партии! Посмотрите, какую заботу мы проявляем о вас, наших первых помощниках в батальонах! Ни на минуту не забываем о тех, кто лучше других работает по претворению в жизнь директив министра обороны и начальника Главного политического управления. Мною издан приказ № 45 «О поощрении лучших офицеров в деле укрепления воинской дисциплины». Вот сидит Ростовцев – замполит первого батальона, он подтвердит, что слова командования не расходятся с делами! Правильно?
Я встал, почесал затылок и спросил:
– Что я должен подтвердить?
– Товарищ старший лейтенант! Офицерам оформили наградные согласно приказу?
– Никак нет. Никто не представлен!
– Хм… Как это никто? Подполковник Подорожник!
– Его представили к Звезде по ранению вместо Красного Знамени…
– А вас лично?
– Меня к Герою за Панджшер. И все.
– Нет, это само собой, но еще и Красная Звезда за дисциплину.
– Не представлен…
– Хм! Аркадий Михайлович! Запишите и уточните.