Конвейер
Шрифт:
— Почему они? Ты тоже. — Наталья глядела победительницей, чувствовала свою власть. — И не веселиться. Ты, например, будешь проводить в лагере беседу о конвейере, агитировать старшеклассников, создавать, так сказать, себе резерв, чтоб не остаться с одной Верстовской, когда пустят новый конвейер…
Она сбила, увела все-таки в сторону с этой Верстовской.
— Что же, Верстовская хуже всех?
— Ну, еще новенького этого можешь оставить на старом конвейере, которого Лиля натаскивает.
— Одна останусь, — прервала ее Татьяна
— Верно. А для тебя?
— И для меня, конечно, план. — Татьяна Сергеевна была уже не рада, что разозлила Наталью. — Но я добиваюсь и другого: чтобы люди душой болели за свою работу. А оказывается, болеть не надо, постоят блоки, ничего с ними не сделается.
— Все сказала? — Наталья сурово свела брови. — Чувство ответственности хорошо, когда это честное чувство. Посмотрела бы я на твоих ответственных, если бы им за субботний энтузиазм как следует не платили.
— Выходит, я им плачу? Я виновата, что по субботам работать приходится?
— А кто виноват?
Наталья наступала, говорила о роли коллективного отдыха, о том, что мастер-воспитатель не имеет права недооценивать его. Татьяна Сергеевна поникла: как же можно так — знать одно, а говорить другое.
— Но меня, Наталья, хоть не трогай, освободи от поездки в лагерь. Меня, Зою Захарченко, Соню Климову, Верстовскую…
Наталья смилостивилась.
— Верстовская сама не останется. Зря ты вообще на нее надеешься. Посмотри, кого оставить, только немногих. И вообще посмотри на эту субботнюю работу новыми глазами. Чего в ней больше: пользы для плана или вреда для людей.
Ай да Наталья!
Верстовская согласилась поработать в субботу. Постояла, повздыхала, постреляла глазами туда-сюда, спросила как бы между прочим:
— Лилька придет?
— Когда же? — ответила Татьяна Сергеевна. — У нее билет в кармане.
— А этот, как его… Бородин?
— Бородин, возможно, поработает. Лагерь, думаю, ему еще со школьных лет не забылся, не тянет.
Верстовская тут же свернула этот разговор, перевела на себя:
— Я бы подышала свежим воздухом, но куда уж я без вас! Да и Наталья Ивановна не даст мне там вздохнуть свободно. Обязательно заставит что-нибудь такое делать, за что никто другой не возьмется. Так уж лучше родные блоки до ума доведу.
— И к зарплате набежит лишняя десятка, — подсказала Татьяна Сергеевна.
Верстовская возмутилась:
— Кого любишь, тот тебя больней всех и ущипнет! Когда это я за копейкой гналась? Когда по рублю кому на что собирают, Верстовская всегда — трешку. Забыли?
— Как забудешь, если ты сама помнишь. Я вот думаю, откуда деньги у завода на такую сверхурочную работу?
— Откуда? Из бухгалтерии. Они там начисляют и за всем следят, чтобы было тютелька
Татьяна Сергеевна строго глянула: это еще что такое? Как понимать?
— За что же ты их считаешь бездельниками?
— Кого?
— Тех, кто работает в бухгалтерии.
— Ничего я не считаю. Просто так говорится. Кто не в цехе, не у станка — все дармоеды.
— И Никитин?
— Он отработал. Пусть не на конвейере, но отработал, пока стал начальником. И вы и Наталья Ивановна. А Багдасарян — дармоед, он после института — в начальники. А в институт из школы. Армия не считается.
— С кем же ты так все высчитала?
— У самой на плечах голова, не кочан капусты.
— Ой, Надежда, пока к жизни не будешь относиться серьезно, не будет тебе счастья.
Верстовская больше не спорила, глядела с сожалением: какое счастье, что вы-то о счастье знаете?
Зоя Захарченко на просьбу прийти в субботу сразу ответила согласием. И добавила:
— Марина и Соломка тоже придут.
Вот уж верно: с кем поведешься, от того и наберешься. Сидят по обе стороны от Зои Марина и Володя Соломин, разговоров особых не ведут, обедать порознь ходят, а припаяны эти ребятки к Зое крепче, чем к родной матери» Зоя не спросила у них, смогут ли, есть ли какие планы на субботу, а уверенно заявила: придут. Марину год назад к ней в ученицы подсадили, Солома — сын соседки, его сама Зоя привела в цех. По виду унылый паренек, без фокусов, и, если бы Зоя под большим секретом не сообщила, что он состоял три года на учете в детской комнате милиции, Татьяна Сергеевна и внимания бы на него особого не обратила: работает, и слава богу, только бы не заснул, носом не ткнулся в электропульт. Лицо такое у парня, как на последней секунде перед глубоким сном.
К Бородину Татьяна Сергеевна подошла с тайным интересом: сейчас увидим, что ты за экземпляр. Статных таких да с таким вот цветом лица сейчас среди вашего брата сколько угодно. Внутри что?
— Бородин, как вы посмотрите на то, чтобы в субботу поработать?
— Выходной отменяется?
— Ни в коем случае. Просто нужны добровольцы вон для тех блоков, что у стены стоят. Электролитические конденсаторы в них вставить надо.
— Забыли?
— Что забыли? Ах, вставить забыли… Не было электролитов, Бородин. Сошли блоки с конвейера без них. Так как насчет субботы?
Шурик ответил не сразу, подумал.
— Я, Татьяна Сергеевна, заинтересован, чтобы лично вы ко мне хорошо относились. Первое впечатление у вас обо мне неважное. Помните, ляпнул про Соловьиху? Так вот: во исправление собственного хамства и несмотря на то, что в субботу у меня дома намечается некий сабантуйчик, — приду.
— Спасибо. Кстати, работа в выходной оплачивается как сверхурочная.
— Неужели?! — Шурик Бородин смутился. — Видите ли, я в своей жизни еще никогда не получал зарплату. Так что для меня урочные и сверхурочные пока еще без всякой градации.