Корабельщик
Шрифт:
Спустя месяц после смерти Викентия жизнь в стране наконец успокоилась. Конечно, раздоры в Народном Собрании не утихли, разные партии продолжали отстаивать собственные взгляды на развитие Селавика. Однако в одном сходились все – династия была вредна для страны и попусту втянула ее в разорительную войну с Дольменом. О том, что патриотический порыв всего населения, когда Дольмен аннексировал Каменные Земли, на самом деле имел место, они предпочитали не помнить. Или же действительно забыли о нем, как о чем-то досадном и не укладывающемся в их умственные построения. Ни в газетах, ни с трибун никто теперь не призывал дать отпор врагу. И так было ясно, что отвоевать Земли обратно не получится, слишком уж сильны дольменцы. Делать нечего, канал, связывающий северный
Со дня визита Магнова в кабинет Максима и начался трудовой путь выпускника механических курсов в Военном ведомстве. С утра до вечера он переводил свежие дольменские газеты. Но довольно скоро Олдама, ставшая вдруг очень тихой и предупредительной со своим новым сотрудником, намекнула ему, что он сильно перерабатывает.
– Простите, сударь, – сказала она, зайдя к нему без папиросы. – Может быть, вам не стоит сдавать переводы всех без исключения статей, которые публикуются в печати? Поберегите свои силы, не расходуйте их на малополезные и незначительные заметки. Вот, например, вчера вы написали: “Состоялось очередное групповое слушание дела по просроченным квартирным платежам. В здание городского суда были свезены должники-квартиросъемщики в количестве шестисот десяти человек, судья зачитал обвинение и приговорил их к освобождению через закалывание…” Это любопытные сведения, спору нет, – поспешно добавила Фантинова, увидев хмурую усмешку на губах переводчика. – Но ведь… что же тут такого особенного? Можно открыть нашу газету и прочитать в ней похожую заметку. Не поймешь, где Дольмен, а где Селавик. Вы меня понимаете?
– Я вас понимаю.
– Еще раз простите меня, сударь, что отвлекаю вас от работы. – Она через силу улыбнулась. Как видно, Олдама потратила немало душевных сил, прежде чем решилась прийти к нему с “наставлением” – похоже, целую неделю готовилась. – У вас нет ко мне вопросов?
С этого дня Максим стал тратить на переводы раза в два меньше времени, а освободившиеся часы предпочитал проводить с Касинией. Ему не нравилось, что она много времени находится без присмотра, сидя дома или бегая по улицам. Хоть самых дерзких хулиганов и перевели, целыми командами свозя их в Метрическое ведомство и расстреливая, в подворотнях и подвалах всегда можно было наткнуться на молодое поколение преступников. Они подрастало почти с той же скоростью, с какой город освобождался от матерых бандитов.
К маю попорченные в беспорядках здания подлатали, и даже “Студиозус” наконец заработал, но Максим редко появлялся в корчме. Из знакомых студентов он всегда встречал там Лукиана, но тот совсем не пил, потому что переехал к новой жене. Та отнимала у него деньги, все до последнего ефимка, поэтому развлекался бедняга скудно и всегда в долг.
– Я, брат, сейчас туками занимаюсь, – поведал ему однажды этот когда-то упитанный студент, с отвращением цедя квас. – Ты думаешь, кому-то в этой стране интересна проблема урожайности? Как бы не так. Когда была война, всю серную кислоту, которую из колчеданов приготовляли, пускали на производство пороха. Я уж не говорю про селитру, ту вообще не найти было ни золотника. А когда война закончилась? Думаешь, все тут же кинулись производить фосфаты?
По крайней мере от одного малоприятного свойства Лукиан благодаря новой жене избавился – теперь он не пересыпал речь словечком “проклятый”…
– М-м, – промычал невразумительно Максим. Он хоть и представлял себе из краткого курса самой общей химии, что такое фосфаты, однако очень смутно. –
– Как бы не так. Мы уже месяцы не воюем, а пороха и других взрывных штучек продолжают делать едва ли не столько же. Зачем, я тебя спрашиваю? – Лукиан выглядел крайне обозленным. Вообще, со времени беззаботного зимнего студенчества он заметно изменился, став гораздо серьезнее и, к сожалению, злее. Прежний бесшабашный выпивоха нравился молодому переводчику больше. – Я говорю одному заводчику, у которого практику прохожу: “Давай аммоний крестьянским хозяйствам продавать. Или преципитат из размолотых фосфоритов делать, цеховые мощности же позволяют”, а он мне: “Ну ищи покупателей, я не против. Все равно склады уже забиты этой дрянью. А с фосфоритами своими лучше не суйся, и так дел по горло”.
– А ты что?
– А я коммерсант, что ли? – вскипел Лукиан. – Да пошли они все к Смерти в гости. Пробовал в Крестьянскую партию обратиться, а они меня на смех подняли. “Кому, говорят, ты свои туки сейчас продашь? Половина народу из деревни сбежала, как отруба ввели, а другая половина на войне сгинула. Кто сейчас хлеб выращивает, сами не знаем. Забудь про свои туки, и так земля отлично родит, если зерно в нее посеять”. А! Дальше носа не видят. В Дольмене и в Магне давно уж пудами в землю туки сыплют, мы же все как в старину живем. Оттого и завозят к нам зерно из других стран, что сами не умеем вырастить.
– Но… – возразил Максим. – Некому же выращивать, сам ведь сказал.
Однако Лукиан не расслышал этой реплики и внезапно переключился на другую тему:
– А в том месяце ко мне Фаддей пришел и говорит: “Нужен фунт селитры. Достанешь, мол?” – “Это зачем еще?”. – “Надо, и все тут”. Так и не сказал.
– Интересно, зачем она ему понадобилась? Спички, что ли, делать решил? – полюбопытствовал молодой чиновник.
– Как же… Не иначе бомбу задумал мастерить.
Он тотчас забыл о Фаддее и вновь принялся рассуждать о военном производстве и сравнительных достоинствах разных государств, но Максим отвлекся и перестал слушать сетования бывшего студента. Слишком уж далеки были его собственные заботы от колоссальных, общегосударственных проблем, что властно занимали мысли Лукиана…
В начале мая, субботним вечером Максим решился отправиться на Архелаеву улицу. Ему открыл заметно удивленный Прокл – мальчишка за два месяца немного подрос и окреп, а на поясе у него висел острейший тесак.
– Не ждал? – улыбнулся Максим.
– Мы думали, что вы погибли, сударь… Госпожа не принимает, – в сомнении проговорил юный дворецкий. – О вас доложить, сударь?
– Ну… доложи, пожалуй.
Он остался в холле, пока парень бегал наверх. Входную дверь, конечно, успели починить, и вообще все здесь выглядело практически так же, как зимой, до бунта. Только того праздничного духа, запаха шуб и яств, какой обычно долетал сюда из кухни, не чувствовалось. Сухо и безжизненно было тут, даже детские голоса не звучали.
– Проходите, сударь! – позвал его Прокл.
Гость поднялся знакомым маршрутом и вскоре возник на пороге гостиной. Там была одна лишь Васса – она сидела в кресле у камина, который почему-то горел в и без того теплой комнате, и грела вытянутые руки.
– Здравствуй, Макси, – улыбнулась хозяйка. – Прости, что не встаю, у меня что-то ноги в последнее время болят. Не держат просто, – пожаловалась она.
Одета Васса была как всегда элегантно – в клетчатую черно-зеленую юбку до колен, черную маечку и синий кожаный жилет с бахромой. На ее полноватых ногах сидели синие чулки и туфли-балетки, по всему видно, домашние. Неужели она по привычке приготовилась к чьему-нибудь субботнему визиту?
– Что же не заходил, дружочек? Да ты садись, садись, погрейся. – Она показала на соседнее кресло. – Рассказывай, как дела в Университете, как семья. Мне все интересно.
– Разве Акакий вам ничего не передает? Вот и Прокл сказал, что вы меня мертвым считаете, сударыня.
– Ох, твой Акакий, – скривилась Васса, но быстро овладела собой и помрачнела. – Как с Варей переехал, так и перестал приходить. Как будто не я помогала ему, кров да пищу не давала. Неблагодарный! – Максим вздрогнул, но не подал вида, будто это известие каким-то образом задело его. Но ему было неприятно, что этот скользкий хлыщ смог окрутить девушку и сделаться ее первым мужем. Сам молодой чиновник пришел сюда в первую очередь потому, что надеялся встретиться с Варей.