Корабль идет дальше
Шрифт:
— А как же наши ребята-школьники?!
Ну, здесь все, конечно, заохали и заахали. Надо обязательно ребятам что-нибудь привезти. Пошли к капитану. Коля, конечно, согласился и дал денег. А через час к нему приходит боцман с клеткой в руках, а в ней какой-то паршивенький серый попугаишка зерна чистит.
— Вот, — говорит боцман. — Купил. Коля страшно удивился:
— Зачем же такую дрянь? Ни кожи ни рожи! Был бы уж цветастый какой-нибудь.
— Э, нет, — мотает головой боцман. — Это говорящий. По-английски лучше нашего с вами
Боцман встряхнул клетку, и, что бы вы думали, попугай что-то прохрипел по-английски.
— Ладно, — говорит Коля. — Убери его куда-нибудь с глаз долой. Не нравится он мне.
— Я его в плотницкую поставлю или подвешу и кормить сам буду…
Пришли они наконец домой. А подшефники тут как тут. Узнали в пароходстве, когда судно ожидается. Пригласили на встречу. Выбрали день, и моряки торжественной процессией отправились в школу. И боцман с клеткой под колпаком во главе. Пришли в школу. Все ребята по-парадному — в белых рубашках, галстуках. Как же, шефы все-таки приехали. Доложили пионеры, что учились хорошо. Двоек нет.
— Молодцы, ребята, — говорит Коля. — За это получите маленький презент для вашего уголка юннатов. Боцман!
Боцман тут же рядом с клеткой стоял. Снимает он чехол.
Ребята в ладоши захлопали. Попугай, наверное, остался доволен таким приемом, перевернулся на жердочке и вдруг как ахнет, как запустит, хоть уши затыкай.
Что тут было! Ребята гогочут, преподаватели в ужасе. Хорошо, боцман быстро на клетку чехол натянул. Только тогда замолк негодяй. Коля рассказывал, что с ним чуть инфаркт не случился.
Наконец вышли они из школы. И боцман, этот прохвост, тут с клеткой. Коля к нему:
— Ты что же это, сукин сын, наделал? Весь экипаж опозорил, меня грязью облил, перед детишками стыдно…
А боцман такую невинную рожу скроил и давай ныть:
— Что вы, Николай Владимирович, разве это я? Матросы, наверное, его научили. Все приходили кормить и втихую учили русскому языку. Я ни при чем.
— Вот какую историю рассказал мне мой приятель Коля. Явный неудачник, — закончил Бахтин и хитро подмигнул сидящим.
— Ну и травило ты, Славка! Ведь сам придумал все?
— Зачем? Сказал бы фамилию капитана, да не хочу, чтобы вы знали, кто это.
— Вообще сильно завернуто. Но, по-моему, никаких неудачников в природе не существует, — говорит Гриб. — На всякую неудачу есть своя причина. Либо человек не знает дела, либо невнимателен или халатно относится к своим обязанностям…
— Нет, не скажи, — прерывает своего старпома Башко. — Вот я, например, знаю…
Начинается новая история. Долго сидят капитаны. Разъезжаться не хочется. Вынужденная стоянка осточертела. А здесь весело. Хохот, подначка, травля…
Наверху слышатся тяжелые шаги. Это Батя гуляет по мостику, глядит на огни судов и мучительно думает все об одном и том же.
…Ледоколы появились на рассвете. Они возникли, как призраки в туманной дымке, пять темных черных расплывчатых пятен. Корабли стояли поодаль от нас, мощные, молчаливые, с чувством превосходства над «мошкарой», рассыпанной по бухте.
Нас пригласили на совещание. Флагман ледовой проводки Павел Акимович Пономарев, капитан атомохода «Ленин», прежде чем принять какое-нибудь решение, послал своего старпома детально осмотреть наши суда.
Мы с Борисом Макаровичем Соколовым, молодым, энергичным человеком, на пузатом моторном боте подходили к каждой «единице», лазали по трюмам и жилым помещениям.
— Да, я вам скажу, — поджимает губы Соколов. — Четыре миллиметра корпус. Это не объекты для проводки через пролив Вилькицкого. Знаете, какой тяжелый лед? Мы морские суда по одному проводили, а вас тут сорок. Не знаю, не знаю…
Когда Пономарев выслушал доклад старпома, он сказал Наянову:
— Вот что, Федор Васильевич, беру только половину твоего каравана. Остальных возвращай обратно.
Капитаны ледоколов сидели вокруг стола, накрытого зеленым сукном, курили и одобрительно кивали головами. Они были согласны со своим флагманом. Девятнадцать судов еще кое-как можно будет провести, а тридцать восемь… Но Батя воспротивился такому решению. Он вытащил из кармана радиограмму начальника Ленского пароходства и прочел:
— «Ждем вас нетерпением. Флот запланирован будущую навигацию. Каждая единица дороже золота. Сообщите дату подхода». Понимаете, Павел Акимович, половина каравана ни то ни се. Не решает вопроса. Либо вы берете все суда, либо я возвращаюсь обратно. Лене нужен флот как дыхание… Растут перевозки не по дням, а по часам.
Начались горячие споры. Брать или не брать наши «клипера». Ледокольщики высказывались осторожно.' Они понимали всю сложность этой проводки и меру ответственности, которая ляжет на них, если они поведут караван. В конце концов Павел Акимович сказал Наянову:
— Ладно. Убедил. Беру всех. Отвечать вместе будем, если что… Передай своим капитанам, чтобы внимательно следили за сигналами ледоколов, соблюдали строжайшую дисциплину… Пойдем так: впереди «Ленин», потом «Красин», восемь твоих, затем «Капитан Белоусов», опять восемь твоих и так далее. На пути к нам присоединятся еще два ледокола: «Ермак» и «Капитан Воронин». Там перестроимся. И давайте сниматься как можно скорее. Дорога каждая минута.
Мы покинули атомоход. Через час наши суда снялись с якорей, построились и пошли длинной кильватерной колонной. Сначала путь казался не таким уж страшным. Встретился разреженный лед. Караван продвигался довольно быстро. Но через несколько часов лед начал сгущаться и скоро превратился в плотно сбитые сплошные поля. Ход замедлился. Грузовые теплоходы стали застревать. Ну что они могли со своими длинными корпусами и слабенькими машинками? То здесь, то там во льду виднелись беспомощные суда, раздавались частые короткие гудки, означавшие: «Застрял во льду. Нужна помощь».