Корень мандрагоры
Шрифт:
— Гвоздь! Это!.. Подожди!..
— Проваливай отсюда, придурок.
— Подожди! Мне надо!..
— Если я тебя сегодня еще раз увижу, переломаю тебе колени, локти, а может быть, и позвоночник. Вали, я сказал.
До Кислого все-таки дошло, он виновато улыбнулся, протянул мне пустой стакан и послушно ретировался.
Я закрыл дверь на ключ, оглянулся на Белку. Она улыбалась, видно, эта ситуация ее позабавила.
— Надо было гнать его в шею, — сказал я.
— Он постучал, зашел, увидел меня, покраснел почему-то. Сказал, что он твой друг, а потом увидел на столе коньяк, схватил, спросил, можно ли, я ответила, чтобы он спросил у тебя, но он уже наливал его в стакан и тут же начал пить.
— Понятно. Это был Кислый. Хотя лучше не знать. Если там что-то осталось, то лучше допить сейчас. Пока Кислый ходит кругами, всегда есть опасность, что он умыкнет алкоголь из-под самого носа.
Коньяка оставалось, слава богу, половина. Я наполнил рюмки, вернулся к Белке.
— Это твой друг? — спросила она, принимая рюмку.
— Боже упаси. Он — мое наказание. Только вот знать бы еще, за какие грехи меня Господь так наказывает.
— Может быть, за те, которые ты только собрался совершить?
— Я знаю один, который собираюсь совершить. Давай за него выпьем, потому что это будет мой самый сладкий грех.
Белка хитро улыбнулась, легонько звякнула своей рюмкой о мою, молча и неторопливо выпила и точно так же потянулась к моим губам. Спустя секунду она оторвалась от поцелуя и прошептала мне в самое ухо:
— Выключи свет.
Я метнулся к выключателю, погасил, так же быстро вернулся обратно. Луна бессовестно заглядывала в окно. Я подумал: «Ну и черт с тобой! Смотри сколько влезет». И снял с Белки майку.
Белке было двенадцать, когда развелись ее родители. Каждый из них был слишком занят своим бизнесом и самим собой, чтобы дать дочери что-то большее, чем просто материальное благополучие. После семейного раскола Белка редко видела отца, а поступив в институт, и с матерью общалась не особенно часто. Мать стремилась не упустить последние годы увядающей молодости, которую у нее отобрал «этот негодяй и бабник», как она отзывалась о своем бывшем муже, и справедливо считала, что ее молодым любовникам вовсе не обязательно лицезреть юную и столь привлекательную конкурентку, коей являлась ее дочь. У отца и вовсе давным-давно была другая семья, а может, и не одна. Так что если в детстве Белка получала хоть какое-то внимание родителей, то в юности этого внимания не осталось вовсе — все члены семьи стремительно отдалялись друг от друга. Тем не менее наличность поступала к Белке регулярно с обеих сторон — эту часть заботы о своем чаде оба родителя выполняли неукоснительно.
Избалованной Белку назвать было трудно, скорее, в ее отношении к деньгам была этакая детская непосредственность. Белке было все равно, сколько денег у человека, с которым она общается, или каков его социальный статус, ее это просто не интересовало. Но такое не прощается в мире, где деньги диктуют нормы поведения. Когда человек знает, что назавтра денежных поступлений ждать не приходится, он крепко задумается, тратить ли последний червонец. Но если человек уверен, что завтра счет на пластиковой карте вырастет до положенной отметки, он легко расстанется с последней купюрой и тут же забудет об этом. Белка никогда не зарабатывала деньги самостоятельно, а потому не знала им счету. Она, например, покупала одежду, которая нравилась, а не ту, которую могла себе позволить. Она никогда не смотрела на цены в меню, сидя за столиком в баре. Или могла запросто отшить парня — такого себе крутого мачо, по которому чахло всё Белкино женское окружение. Это раздражало ее подруг, а порой доводило до бешенства. Подругами двигало чувство такое же древнее, как инстинкт продолжения рода, — зависть, только они рядили ее в одежду несправедливости и как следствие — персональной обиды. А у женского самолюбия точка кипения — как у азота: чуть поднялось давление, и вот оно уже бурлит и исходит паром. Но Белка, обладая энергией маленького торнадо, легко переносила агрессию сокурсниц, а то и давала им достойный отпор — это была не та опасность, которая могла нанести ей травму.
Находились в окружении Белки и более практичные девушки — эти понимали выгоду от общения со столь обеспеченной сокурсницей и охотно набивались в подруги. Но Белка была далеко не глупа, и если к завистливым особам была безразлична, то к подхалимкам относилась с презрением. Стоит ли говорить, что моя милая Белочка куда лучше ладила с мужчинами — от них она по крайней мере знала, чего ожидать, но поскольку мужские желания, как правило, не отличались разнообразием, то и мужчин Белка не пускала ближе определенной дистанции — где-то глубоко внутри ее детской пугливой души был обустроен темный чуланчик, в который она могла в любой момент улизнуть, и больше никто в целом мире не имел возможность туда пробраться. В сущности, Белка была очень одиноким человеком, а я, наивный, полагал, что в состоянии это исправить. Я был уверен, что достаточно дать ей любовь, заботу и верность, убедить ее в искренности и глубине намерений, и Белкино одиночество рассыплется прахом. Тогда еще я не догадывался, что одиночество — это как раковая опухоль. Если не начать лечить эту напасть своевременно, потом уже делать чтото бессмысленно, рано или поздно оно сожрет человека полностью. Одиночество же Белки еще в детстве стало хроническим и в юности только прогрессировало.
Три месяца спустя я познакомил Белку с матерью. К тому времени мы практически жили вместе. Четыре-пять дней в неделю она оставалась у меня. Я уже готов был снять квартиру, но Белка не соглашалась. Она говорила, что я очень занят, ведь после учебы мне надо ехать на работу, и ей было бы скучно сидеть одной в пустой квартире, дожидаясь моего возвращения. Я находил ее довод не лишенным смысла, но все же ощущал смутную тревогу, потому что видел: Белка не привязывалась ко мне так сильно, как бы мне хотелось. И вроде бы все было складно, никаких ссор или даже банальных недопониманий, и все-таки что-то не состыковывалось, какой-то пазл не находил себе места в картине наших отношений. Шестым чувством я ощущал некую дисгармонию, какую-то тень напряжения, но во мне бурлила древняя сила притяжения к женщине, и я думал, что эта сила способна зажечь в объекте моей страсти такой же огонь. Я чувствовал и понимал, что нужен ей, но потребность в человеке — это еще не любовь. Что именно толкало Белку ко мне, оставалось для меня загадкой.
— Конечно, я тебя люблю, дурачок, — говорила она и пахла малиной — ароматом беспечности, и я знал, что этим словам не стоит доверять.
Белка не относилась к слову «любовь» серьезно. Наверное, именно поэтому я и решил познакомить ее с матерью — связать нас еще одной тоненькой ниткой чего-то общего. Я думал, что если нитей будет достаточно, они сплетутся в канат, который будет непросто порвать.
Я позвонил маме и переполошил ее сообщением, что собираюсь познакомить ее с «девушкой моей мечты».
— О, господи!.. Мальчик мой!.. — воскликнула мама на другом конце провода.
До намеченной встречи оставалось три дня, и я был уверен, что за это время мама превратит квартиру в декорации к постановке «Ужин в средневековом замке». О нашем визите я предупредил ее заранее, иначе она бы мне не простила, что я не оставил ей время на подготовку.
Белка немного нервничала и делала вялые попытки отказаться, но я ободрял ее шутками, так что в конце концов она успокоилась. В субботу во второй половине дня мы отправились в мой отчий дом.
Двери открылись, я сделал шаг в сторону, дабы не загораживать собой всполохи медного солнца, мамин взор едва по мне скользнул и в восхищении замер на гостье. Белка смущенно улыбалась и трогательно так, словно младенца, прижимала к груди бутылку мартини.
— Ах, какая милая девочка!.. — выдохнула мама и сложила ладони вместе, будто собиралась молиться, но при всей театральности жеста в нем не чувствовалось фальши.
Смущения в улыбке Белки как не бывало, она шагнула вперед и протянула маме бутылку.