Коридор затмений
Шрифт:
Полковник Гущин, которому марафон по пересеченной местности дался с великим трудом, ждал их у подножия холма, задыхаясь и хватаясь за грудь.
– Что это было? – спросил Макар у него. – Федор Матвеевич, я так и не понял, хотя мы его пытались догнать… Но псы… Как он это сделал? Почему они не напали, убежали?!
Гущин смотрел в сторону павильона и рынка – на первом этаже торгового «Бухарского стана» вспыхнул свет.
Они быстро вернулись через дорогу к машине, к «Восточным сладостям». Собачий вой оглушил их. Два алабая вертелись волчками у крыльца павильона. Трясли головами, выли, выли… Один пытался, вертясь
Разбитое окно «Восточных сладостей» зияло.
– Кондитерский магазин и склад, – определил Гущин. – Возможно, парень захотел что-то украсть, разбил окно и напоролся на собак, их заперли внутри хозяева – охранять товары. А вот что произошло дальше? Как он страшилищ отпугнул…
Он достал мобильный, чтобы вызвать к павильону патруль ППС из Бронниц, надо было зафиксировать проникновение с целью кражи, но…
Крики, шум, брань… Из «Бухарского стана» к «Восточным сладостям» бежали полуодетые люди, вооруженные палками, битами, шпателями, обрезками металлических труб. А из дальних павильонов рынка, из «Свежего мяса» и «Все для дачи», навстречу им мчались другие – тоже с палками и монтировками – человек по десять с каждой стороны. Они яростно, заполошно орали на незнакомых языках. Макар потом сказал – одни на узбекском, другие на таджикском. На Клавдия, Гущина и Макара они не обратили внимания – возможно потому, что сначала хотели разобраться друг с другом. Видимо, владельцы павильона сладостей обвиняли своих конкурентов в попытке кражи и причинения вреда собакам, а конкуренты не собирались оправдываться. То была застарелая глухая вражда и злоба, и вот она вырвалась наружу, точно пламя тлеющего пожара.
Обе группы сшиблись, и закипело жестокое, кровавое побоище. Клавдий Мамонтов ринулся разнимать дерущихся, он кричал: «Остановитесь! Прекратите! Полиция!» Кричал и Гущин, и Макар, но их никто не слушал. Клавдий разнял двух – узбека и таджика, отшвырнув их друг от друга, но у него было только две руки, и он сам схлопотал сильный удар монтировкой. Полковник Гущин звонил в Бронницы, вызывая уже не ППС, а ОМОН. Люди дрались с таким остервенением, словно намеревались уничтожить друг друга, – кричали от боли, брызгали кровью, падали на землю. Но и на земле противники били их ногами без пощады.
Полиция, воя сиренами, примчалась через четверть часа, и дерущиеся… словно муравьи, они быстро ретировались назад в свои тайные норы, бежали с места драки. Клавдий Мамонтов сумел задержать лишь двоих, схватив их за шиворот. Макар хлопотал возле поверженных, раненых – они валялись на земле со сломанными ногами, перебитыми дубинками руками, разбитыми головами. Одному выбили глаз, и он орал от боли так, что становилось страшно…
Дикость… ненависть… тьма…
Розовая майская заря занималась над рынком. Словно мокрой тряпкой повозили по небесам, размазывая и по ним свежую кровь…
Глава 8
Шрамы
К Макару утром они так и не попали. Вместо сна и отдыха у озера полковник Гущин отправился в Бронницкий УВД, куда за ним последовал Клавдий Мамонтов, как сотрудник местной полиции, и Макар, конечно же, тоже не отстал. В Бронницах разбирались с массовой
Макар настаивал и просил Гущина, чтобы собак отвезли к ветеринару на осмотр – что с ними приключилось? Гущин соглашался, но все упиралось в хозяина – узбекского торговца. При опросе полицией он заявил, что собаки его собственность и он сам во всем разберется, а на ветклинику у него денег нет. Макар предлагал оплатить ветеринара, но полковник Гущин сказал, что они не могут вмешиваться в решение владельца собак, потому что даже на статью «жестокое обращение с животными» происшедшее не тянуло.
Так это и осталось тайной, к великому сожалению Макара и Клавдия Мамонтова, который тоже хотел разобраться, потому что случай с собаками его не просто озадачил, но…
Он не делился с Макаром пока своими мыслями, однако перед его глазами всплывала картина – парень, подросток, вытянувший руку повелительным жестом, – абсолютно бесстрашно, непоколебимо встречающий нападающих псов, жаждущих его загрызть. И собаки – внезапно остановленные, устрашенные словно какой-то неведомой силой. Все это на вершине холма, на фоне серого рассветного неба. Что-то зловещее и первобытное, из давних, очень давних, забытых нами, но страшных времен.
В десять утра, закончив разборки с массовой дракой и общей организацией расследования ее последствий, полковник Гущин объявил, что они отправляются к родственнице Анны Лаврентьевой – Евгении Лаврентьевой, благо она проживает совсем недалеко. Клавдий Мамонтов глянул адрес – домовладение Евгении Лаврентьевой находилось на озере, но не на Бельском, а на соседнем Старичном – небольшом водоеме, соединенном протокой-каналом с главным озером Бронниц. Сам Клавдий на Старичном озере не бывал, хотя по-прежнему с приходом весны по выходным дням плавал по Бельскому на своем каноэ.
Когда они по навигатору отыскали нужный адрес, петляя по проселочным дорогам, оказалось, что дом за высоким забором располагается на отшибе, в окружении полей картофеля и кормовой свеклы. Дом выглядел аккуратно и солидно – двухэтажный, из светлого силикатного кирпича.
Клавдий Мамонтов позвонил в калитку. За забором – голоса.
– Нет, нет, я так спонтанно не принимаю. Я же сказала – только по записи предварительной и по предоплате, – раздался из-за забора женский голос – низкое меццо, словно виолончель, но явные нотки раздражения и досады все же слышались.
– Полиция! Откройте! – возвестил полковник Гущин. – Немедленно.
Калитка распахнулась, и они увидели полную, если не сказать толстую, женщину, закутанную в кашемировую этническую шаль в индийском стиле. Выглядела она лет на пятьдесят. На лице, несмотря на утро, переизбыток яркой косметики. И, кроме того, на щеках угольной краской намалеваны какие-то ритуальные знаки. Черные как смоль крашеные волосы заплетены в две тонких косы, падающие на пышную грудь. Фигура женщины напоминала грушу – очень широкий таз и толстые слоноподобные ноги. Но глаза… глаза были яркие и темные – настоящие цыганские «очи черные».