Коридор

Марков Сергей

В переходе не было никого, кроме парочки бездомных в убежище из склеенных между собой картонных коробок. Голова гудела чугуном. «Если бы не мать, – подумал Тору, – и я бы тут поселился. Граффити, картонные стены и крысы с голубями по соседству. Отстой.»

У автомата он привычно запустил руку в глубокий, доходящий до середины бедра карман, сгреб пальцами все, что осталось со вчерашнего дня, и начал рассматривать в мерцающем свете подземных ламп.

На тощей ладони была куча скомканных оберток от шоколадных батончиков, мелочь. Кроме них в кармане завалялись ложка, шприц, резиновый жгут и сложенная в несколько раз

фотография – удивительно, как она выжила в цифровую эпоху… На снимке они с матерью позировали на фоне древней пагоды. Она была совсем молода и широко улыбалась, обнимая за щуплые плечи паренька, в котором Тору с трудом узнавал себя. Помнится, тогда ему было неловко от того, что пришлось попросить нажать кнопку случайных прохожих, будто они своей просьбой доставили неудобство пожилой семейной паре.

Сейчас он понятия не имел, что из себя представляет. Несколько месяцев назад по ту сторону зеркала был бледный торчок со всклокоченной шевелюрой и мешками под полуприкрытыми глазами. От него веяло безнадегой и увяданием иссохшего листа, давно покинувшего ветку дерева и позабывшего времена, когда был молод и зелен. В шестнадцать лет это сравнение казалось особенно удручающим.

Друг и собрат по игле Йори во время одной из вечеринок подарил Тору свою баскетбольную футболку с номером двадцать три, завещав носить ее до тех пор, пока не минует соответствующий возраст, а потом передать следующему поколению. Доживет ли Тору до того времени, когда сможет продолжить эту бредовую, скорее всего только что выдуманную под кайфом традицию?

Вернувшись к содержимому карманов, Тору убедился, что даже на самый дешевый энергетик денег ему не хватит, и выместил злость на ярко раскрашенном бездушном продавце.

Боль от удара в железный бок еще на секунду вывела его из сонного состояния. На протяжении этой секунды у него родилась и растаяла надежда, что автомат со страху выдаст ему банку хотя бы колы, но тот остался непоколебим.

Расстроенный, он поплелся к Атсуши, на ходу щипая себя за кожу на руках, но скоро и этот прием работать перестал.

У двери в квартиру он вдруг подумал, что играть на музыкальном инструменте в такой час, да еще и будучи новичком, жестоко по отношению к соседям. Отогнал эту мысль и постучал. Раздался голос Атсуши:

– Войди.

Учитель музыки, скрестив ноги за традиционным низким столом, с отрешенным лицом пил чай. Когда он повернулся анфас, стали заметны следы своего вчерашнего визита Тору. Мальчик повалился на пол, но сенсей отнесся к его раскаянию прохладно. Лишь указал одним взглядом на большой круглый кожаный ящик:

– Бери и выходи.

Тору с готовностью подхватил ящик, и, сгибаясь под его весом, с трудом протиснулся обратно в узкий дверной проем.

Они наблюдали, как толпы клерков, банкиров, юристов, чиновников ползут к своим рабочим местам. Тору не мог взять в толк, для чего эти люди в одинаковых темных костюмах так упорно вешают на шеи удавки и, уткнувшись в экраны телефонов, лезут в пасти гигантских башен, где подслеповато пялятся в экраны покрупнее. Странная это штука, цивилизация, не разобрать, кто свободнее: он, невежественный раб убийственной привычки, или те, чьи часы с ботинками дороже всего их с матерью имущества. Разве может кто-то из них, людей в дорогих костюмах, во вторник утром идти в не пойми куда со старым школьным учителем, пусть и с тяжелым ящиком

за плечами? Или хотя бы остановиться и задуматься о тщетности своего ежедневного бега? Впрочем, возможно, они так сильно бегут как раз для того, чтобы не быть такими, как он. Будто каждого из них кто-то тянул в бездну за ноги, а они гребли изо всех сил, чтобы хотя бы плыть на одном месте.

Пока Тору философствовал, в конце улицы показался железнодорожный вокзал, а у него появились первые признаки ломки. Мир стремительно терял краски, появился зуд по всему телу. Сперва еле ощутимый, затем более явственный. Ящик или футляр, что он тащил на своем горбу, внезапно стал невыносимо тяжелым. Было дивное солнечное утро, но его трясло, словно от ледяного зимнего ветра. Из носа текло, и он, не стесняясь, утирался рукавом толстовки. Это не укрылось от внимания Атсуши.

– Началось, – сухо констатировал он. – Как давно?

– Вчера. Как раз, когда… – Тору не закончил фразу. Ему стало стыдно. Но еще совсем чуть-чуть, и ему будет безразлично абсолютно все на свете, кроме заветного порошка.

– Держись. Мы поедем за город.

– Не смогу. Без. Дозы. – Тору прошипел, выдирая из себя каждое слово.

– Ты должен пройти очищение. Будет тяжело, но ты справишься. – На костлявом лице Атсуши проступили непримиримые скулы.

Тору захотелось послать его прогуляться в далекие дали и сопроводить пожелание ударом тяжелого ящика, который он, Тору, непонятно куда и непонятно зачем тащил. Вместо этого он стиснул зубы и перехватил поудобнее лямки. Он осознавал, что это желание посетит его еще не один раз.

Атсуши купил два билета на скоростной экспресс в один конец. Тору не поблагодарил. Просто молча взял протянутый билет и, не глядя в глаза учителю, натянул на лицо капюшон. Боялся, что гримаса на лице выдаст раздражение. Чтобы хоть как-то отвлечься, до крови закусил губу.

В поезде было мало людей, большинство ехало в обратную сторону, к центру, к своим драгоценным рабочим местам. Атсуши и Тору даже удалось найти полностью пустой вагон, где учитель уселся в кресло с достоинством императора или, по крайней мере, великого самурая, а ученик кинул на пол ящик и завалился с ногами на несколько кресел сразу, свернувшись в позу эмбриона.

Сенсей недовольно засопел, но промолчал. Парню предстоял тяжелый день и не менее тяжелая ночь. Пытаться сломать его было бы неправильно, он и без того балансировал на грани потери контроля над собой и в любой момент мог сбежать в поисках наркотика.

Тору лежал и трясся всем телом, не желающим определиться, жарко ему или холодно. Он изо всех сил укусил себя за руку. В этот раз не помогло.

Поезд рассекал пространство подобно соколу, но Страннику казалось, что он остановился в абстинентном аду. То есть он мог бы так сказать, если бы осилил собрать воедино кусочки своих переживаний.

Вышли они в какой-то глуши. Станция напоминала замшелую деревянную коробку в чистом поле с пожухлой травой. Справа от нее за железной дорогой виднелись аккуратные, но отчаянно проигрывающие схватку со временем домики с высокими крышами того же цвета, что и склоны холмов по соседству, а слева начинался лес, вглубь которого вел деревянный настил. За верхушками деревьев пряталась в тумане священная гора Фудзи. Воздух в округе был настолько чист, что ко всем симптомам Тору добавилось головокружение.