Коридоры памяти
Шрифт:
Не один раз ходил Дима в увольнение, но первый выход в город запомнился ему особенно. В новеньком тесном мундире он выглядел мальчиком с нежным лицом и голубенькими глазами. В его распоряжении оказалось целых четыре часа. Зеленый город встретил его парковым шелестом листвы и неожиданным простором. Иди, куда хочешь, и делай, что хочешь. Но куда? Зачем? Не все равно оказывалось только одно: в любую минуту мог встретиться офицер и нужно было успеть поднять руку в уставном приветствии. И так теперь будет все время? Тягостная растерянность охватила его. Вернуться в
На людной и пестрой от теней центральной улице он вдруг увидел знакомое. Навстречу ему шел с у в о р о в е ц. Потом показался еще один. Глаза невольно стали искать знакомые фуражки, мундиры и лампасы. О н б ы л н е о д и н. Некоторые были старше его всего на год, но держались без оглядки. Уважение вызывали самые старшие: высокие, красивые, с взрослыми лицами, в них чувствовалась какая-то порода, что-то трудно уловимое, чего явно недоставало тем, что были младше. Старшие смотрели на младших иногда снисходительно и с усмешкой, но чаще спокойно и понимающе. «Сразу видно, что ты впервые вышел в увольнение, стеснителен и неловок», — говорили взгляды одних. «Не дрейфь», — поддерживали другие. Такие разные были суворовцы, что, глядя на них, Дима видел будто не их, а себя, каким он станет через год, два, три, четыре и пять лет.
Встречались и свои, из его взвода, из его роты. Смотрели друг на друга напряженно и, как бы не узнавая, проходили мимо. Прошел и как бы не узнал его всегда очень серьезный и внимательный Брежнев. Показался Хватов. Шел устремленно и тоже не замечал своих, будто он один в городе был суворовцем. Встретился Высотин с приятелями. Шли медленно. С пристрастием оглядели его. Дима вдруг понял, что все время видел в городе только суворовцев. Не похожей на других показалась стоявшая у перекрестка группа ребят второго взвода. Кого-то там горячо убеждал, куда-то всех звал чернявый Светланов, и группа дружно направилась за угол. Удивил и Гривнев. Он не прошел мимо, а, чуть переваливаясь с ноги на ногу небольшим увесистым телом, подошел и как свой пошел рядом: выпуклый лоб, выпуклые глаза, толстые губы, довольный собой, довольный увольнением, довольный и Димой.
Что-то подобное тому, что Дима испытывал тогда в городе, стало повторяться с ним и в последующие увольнения. Город разделял его с ребятами. Не обманывала его и суворовская форма Он стал суворовцем как-то лишь внешне. Чем ближе к концу подходил учебный год, тем очевиднее становилось, что он оставался прежним, домашним. Приближавшиеся каникулы представлялись, однако, очередным, но необычно продолжительным увольнением, еще больше отделявшим его от ребят. А те уже ждали разъезда по домам. Ждали с нетерпением.
— Ура! — крикнул Хватов, вытаскивая из стола учебники. — Пошел сдавать.
И оглядел класс.
— Ура! — снова крикнул он.
И снова оглядел класс.
— Это же первые наши каникулы, первый год позади, ребята, ура! — поддержал его Гривнев.
— Ура! — подхватил Ястребков.
Он прокричал «ура» трижды, сначала тихо, одними губами, потом громче, как бы прислушиваясь к звучанию голоса, и, наконец, во всю силу, уже поддерживая самого себя, уже не желая никому уступать.
Они давно готовились к этому дню. Нельзя, оказывалось, ехать домой без подарков. Одним из первых купил их Тихвин. Это никого не удивило. Каждую неделю тот писал письма домой и часто получал посылки, маленькие аккуратные ящички, коробки и свертки, обшитые тонкой белой материей.
Черный в оранжевых цветах большой платок купил Уткин. Это тоже никого не удивило. Понимали, что воспитавшая его тетка заслуживала всего.
— Им будет приятно получить подарок, — говорил Гривнев обо всех родителях, тетках, сестрах и братьях.
Дима настораживался. Сам он никогда не догадался бы купить подарки. И кроме того, его не тянуло домой. Неужели он любил родителей меньше?
Покупки рассматривали с самым серьезным видом. Приходил смотреть платок Уткина Хватов, смотрел долго, со значением и одобрил. Он и свои покупки, платок для матери и две тюбетейки для себя, рассматривал со значением и ждал, когда другие тоже рассмотрят их. Никого не замечая, один рассматривал подарок-косынку Ястребков. Не понимая, что общего между ним и этой красивой материей, он держал ее за углы, потом складывал, но, что-то забыв разглядеть, снова раскладывал. Окончательно сложив косынку и закрыв ее в тумбочке, он какое-то время невидяще смотрел сквозь дверцу, потом поднял голову и забыл о подарке. Еще больше удивил Диму Брежнев. Не то удивило, что тот, как все, купил подарки и показывал их в своем взводе, а то, что интересовался, что купили себе другие, и одобрял все, что бы кто ни купил.
Нет, хотя Дима тоже купил подарки, его не тянуло домой. И родители тут были ни при чем. Как ни была неизбежна его отдельная от них своя жизнь, как раз этой своей жизни еще не было у него. Он вернется домой ни с чем, таким же, каким уезжал.
— Нам выдадут паек, — сообщил Хватов. — Сгущенное молоко, баранки, сахар, мясную тушенку…
— Поедем в одном вагоне с ребятами из четвертой роты, — сказал Высотин.
Они уже считали себя второй ротой.
Все теперь происходило как год назад, когда они поступали в училище, только в обратном порядке.
— Всем получить шмутки! — объявлял старшина.
Получали доучилищные брюки, пиджаки, рубашки. Примеряя их, казались себе смешными и показывали друг на друга. Уложив чемоданы, проверяли их на вес и прохаживались.
— Кто сегодня уезжает, все сдать! — кричал старшина.
Казарма пустела, становилась голой и неопрятной. Всюду гуляли сквозняки. На кроватях оставались только матрацы. Потом их тоже складывали в каптерке один на один до самого потолка.
Глава седьмая
Здесь следует сделать отступление. Жизнь Димы в училище складывалась не только из собственных впечатлений, но и из еще не осознанных им представлений о том, чем жили некоторые его сверстники, прежде всего Саша Хватов и Игорь Брежнев. Дима не мог бы объяснить, почему связывал себя именно с ними, но как сразу обеднела бы его жизнь без этих ребят. В нем и вокруг него образовалась бы ничем незаполнимая пустота. Заменить их другими ребятами оказалось бы не просто. Пришлось бы начинать суворовскую жизнь как бы заново.