Коридоры памяти
Шрифт:
Вошел Годовалов. Подходил как-то совсем медленно.
— Роман сразу повеселел, — сообщил он, вкрадчиво заглядывая в глаза. — Поздравляю.
Только Годовалов так подходил к нему и так смотрел на него.
— Ну, я пойду, — сказал он.
В дверях он оглянулся. Теперь его интересовали выступления остальных. Дверь за Годоваловым не закрылась. Неожиданно появились ребята. Первыми набежали Зудов и Светланов. Явно довольные, они поздравляли его. Поздравлял Уткин. Поздравлял Зигзагов. Долго и ухватисто жал руку и одобрительно поглядывал на него выпуклыми глазами Гривнев. Тянул свою руку Ястребков. Быстро поглядывал то на одного, то на другого Млотковский. Он был будто не в своей компании, но тоже протянул руку.
Лишь снова оставшись в пустой комнате, Покорин вспомнил, что было. Вспомнил, что ввязался в бой без подготовки. Перчатки будто сами находили противника, попадали, куда следовало, в глазах темнело от ответных ударов. Когда вспыхнул и уже не гас свет, такой яркий, словно весь собрался на ринге, Покорин не вдруг понял, что это упал Пятнадцатый. Ноги его казались неестественно длинными и крупными. Потом он поднялся. Ненадолго. Пожилая женщина-врач из училища испуганно подносила к его носу ватку, смоченную в нашатырном спирте. Роман за рингом вскочил со стула, что-то оживленно и радостно заговорил судьям.
Хорошо было, что он все-таки победил, не подвел команду, не приобрел в тренере недоброжелателя. Снова можно было быть самим собой. Снова можно было быть вместе со всеми.
Вспомнить, как рефери поднял его руку и он возвратился в комнату, Покорин так и не смог.
Часть четвертая
РАЗЛАД
Глава первая
«Я как выученный урок», — подумал Дима.
Мысль пришла сама, будто не он, а кто-то со стороны так оценил его. В самом деле, его знания о себе, по существу, сводились к решенной им в тот день контрольной задаче по математике, к сочинению по литературе, к тренировке по боксу…
Для сочинения следовало выбрать положительного героя, но в сознании вырисовывался не какой-то один наделенный всяческими превосходными качествами литературный персонаж, а некое множество. Оказывается, никакой литературный герой, никакой человек вообще сам по себе не являлся таким уж исключительно положительным. Имела значение и производила впечатление только совокупность всех или достаточно многих людей. Мысль дальше не пошла. Такого сочинения не приняли бы. Он предпочел Печорина. Ближе ему, пожалуй, был Лопатин Чернышевского, особенно отношения Лопатина с Верой Павловной, но о Печорине он знал больше всяких выводов.
Потом был урок математики.
После мертвого часа пошли на тренировку. Пот заливал уши, лез в глаза, крупными каплями выступал на плечах, стекал по спине и ребрам, волосы слиплись и торчали. Возвращались в казарму в мокрых трусах, в грязных потеках, проходили мимо занимавшихся на стадионе свежих и чистеньких легкоатлетов.
Вот таким Дима и был в этот день. Таким же, с небольшой разницей, он был и вчера, и позавчера. Он будто весь состоял из уроков и всевозможных занятий, из утренних зарядок и подтягиваний к ветви клена, из дежурств и утомительных стояний под знаменем училища в торжественно-тихом вестибюле парадного подъезда.
Что-то насторожило его. Нельзя всю жизнь походить на выученный урок. Но это относилось не столько к его настоящей суворовской жизни, сколько к будущему. Пока же ему нравилось быть просто выученным уроком, просто суворовцем. Может, все еще обойдется?
Не обошлось. Наоборот, стало происходить нечто странное. Он не сразу понял, в чем дело. В роте вдруг появился Идеальный. Это оказался суворовец с изменяющимся ростом, шириной плеч, посадкой головы, вообще всячески изменяющийся суворовец. Если бы все, кто видел его, рассказали о нем, то противоречивость впечатлений стала бы очевидной каждому. По ним не только нельзя было воссоздать облик одного человека, но даже десять человек едва ли могли совместить все впечатления. К тому же он часто находился сразу в нескольких местах одновременно. Никто не знал, когда именно и при каких обстоятельствах он появился. Никто не мог бы показать его кровать, его тумбочку, его стол в классе. Никто не видел, откуда он доставал зубной порошок, зубную щетку, мыло, полотенце, сапожный крем, но когда все чистили зубы, пуговицы и ботинки, умывались, приводили себя в порядок, все необходимое оказывалось при нем.
Его заметили, когда он уже был в первом взводе. Отменного роста и выправки, он стоял правофланговым и пришелся настолько к месту, что придавал взводу еще более строгий, подтянутый и наглядный вид. Так казалось со стороны. В самом же взводе новичок вызвал настороженно-ревнивое внимание. Если бы он был как все, это куда ни шло. Но как принять такого?! Оказалось, что не ему к ним, а им приходилось привыкать к нему. Заняв место направляющего, первого отличника и спортсмена, он будто демонстрировал перед ними, что то, что требовало от них многолетних усилий и упражнений, на самом деле ни в каких усилиях и упражнениях не нуждалось. И хотя вскоре взвод убедился, что с приходом новичка ничего у них, в общем-то, не изменилось, принять его за ровню они не смели. В новичке одном оказалось все, что было у всех у них вместе, все, чего они хотели, к чему стремились, какими старались стать.
Один Брежнев не замечал Идеального. Но так было, пока тот находился в строю. Случилось, однако, неожиданное. Однажды Идеальный не стал в строй, а остановился рядом с Брежневым. Боковым зрением тот заметил его, но не придал значения. Всегда мог задержаться кто-нибудь из проходивших мимо суворовцев других взводов. Но Идеальный не уходил, и это заставило Брежнева невольно взглянуть на постороннего. Сейчас же тот тоже взглянул на него и оказался незнакомцем. Теперь они оба смотрели друг на друга. Тот же вопрос, что занимал Брежнева, стоял и в глазах незнакомого суворовца. Этого Брежнев не ожидал.
«Откуда взялся?» — подумал он.
Следовало что-то предпринять. Он посмотрел было на незнакомца серьезнее и внимательнее, чем обычно. Прежде этого всегда доставало, чтобы объясниться. Однако на этот раз вышло иначе. Незнакомец вдруг на глазах увеличился и оказался значительно крупнее Брежнева. И не только ростом, не только шириной плеч и комплекцией, но даже взглядом. Вообще Брежнев как бы весь уместился в пришельце. Этого Брежнев ожидал еще меньше и растерялся. Но незнакомец вдруг улыбнулся ему. Улыбнулся доброжелательно, за что-то явно уважая его.
«Пришел перенять опыт, — наконец догадался Брежнев. — Пусть посмотрит».
В самом деле, незнакомец смотрел.
«Они там не умеют себя вести, — подумал Брежнев почему-то о втором взводе. — Вот соединить бы два взвода в один».
Они проходили рядом весь день. Видно было, что во взводе пришедшему нравилось. На следующий день тот снова стоял рядом. Впрочем, он и не уходил. Спал где-то во взводе, вместе с помощниками командиров взводов поднялся за десять минут до общего подъема и заправлял постель, которой Брежнев, однако, не увидел. Когда же Идеальный остался на третий и четвертый дни, это обеспокоило Брежнева. Больше всего беспокоило то, что Чуткий, по-видимому, считал это положение нормальным.