Коридоры памяти
Шрифт:
«Кто же из нас настоящий помощник командира взвода?» — спрашивал себя Брежнев, потому что он только лишь собирался командовать, еще ничего не успевал сказать, как эти же самые команды отдавал странный двойник.
Через неделю тот уже делал все сам, а Брежнев только думал. И Чуткий соглашался с этим. Он даже принимал рапорты нового помощника. Тот не только заменил Брежнева, но будто занял его физическое место в пространстве. Но это уже нравилось Брежневу. Особенно нравилось, как образцово вел себя его первый взвод.
Почти одновременно Идеальный объявился и во втором взводе. Возбужденный и деятельный Светланов чрезвычайно обрадовался новому товарищу. Наконец-то баскетбольная команда второго взвода могла на равных играть против баскетболистов третьего взвода! Наконец-то второй взвод мог показать себя!
Тогда же Годовалов обнаружил Идеального и в своем взводе, но не удивился.
— К нам? — спросил он и вкрадчиво, догадливо улыбнулся.
Идеальный
Годовалов мог и не спрашивать. Конечно, только в их взвод могли направить такого суворовца. Новенький явно производил впечатление. Хотя все у него, не только тело, но движения, жесты и взгляд, было крупным, представлялось, что он мог действовать так же легко и умело, как самый маленький и сноровистый человек. Дима видел, как внутренне подтянулись Руднев и Попенченко, самый длинный во взводе Зигзагов показался совсем тонким, а уважительный сибиряк Кедров будто опал телом и превратился в невидного подростка. Что-то неуловимо изменилось. Возникла новая расстановка. Диме тоже стало не по себе. Таких крупных сверстников он еще не встречал. Но следующие впечатления уже не были столь разительными. Прошло еще немного времени, и оказалось уже возможным сравнивать новенького с Рудневым, Попенченко. Еще неизвестно, кто был кто. Как-то покажет себя новичок на деле?
Насторожился Ястребков.
— А почему его к нам? — подумал он вслух. — Еще один выскочка!
— Верно, родители у него шишки, — решил Гривнев.
Но держался новенький молодцом. Самое удивительное оказалось то, что он, очевидно, не догадывался, каким его видели. От него исходило странное обаяние равенства всех и каждого. У Гривнева даже возникла мысль, что если уж такой во всех отношениях видный сверстник находил интерес в их суворовской жизни, тем значительнее она должна быть для других. Думал, однако, Гривнев не столько в пользу Идеального, сколько в пользу суворовской жизни. Переваливаясь с ноги на ногу небольшим, но увесистым телом, удовлетворенно вращая выпуклыми глазами, он в первую же свободную минуту подошел к новому товарищу и протянул цепкую руку. Пожатие Идеального оказалось необычно внушительным, а улыбка широкой. Но произошла заминка. Гривнев еще цепко держал руку Идеального и, чего-то ожидая, улыбался, а Идеальный перестал было улыбаться, рука его ослабела до ватности, но затем пожатие снова стало внушительным, и сам он опять простовато заулыбался.
С первого взгляда новенький понравился Уткину. Тем особенно понравился, что был тверд, всех уважал и этим походил на него.
За своего принял Идеального и недоверчивый Хватов.
— Айда, — сказал он, — в столовую за сухарями.
Настороженность Ястребкова тоже скоро прошла.
— Объясни, как играть, — попросил Идеальный.
Ястребков показал. Раскрученную пальцами ошичку метали в лежавшую на асфальте ошичку соперника. Тот, кто промахивался, отдавал свою ошичку. Побеждал и тот, от чьей ошички ошичка соперника отлетала дальше. Расстояние измерялось ступнями.
Ястребков сводил его на подсобное хозяйство за баней, где в подвальном помещении сваливали кости.
Идеальный никого не задевал. С ним можно было посидеть на лавке под кленом или искупаться в бассейне, при этом, хотя он здорово плавал и весело брызгался, вода почему-то никому не попадала ни в рот, ни в нос, ни в глаза. Это особенно нравилось Тихвину. Они вместе вылезали из бассейна, сдергивали трусы, тщательно отжимали их и снова надевали. Тихвин угощал нового приятеля сладостями, которые присылали родители. Идеальный принимал угощения с благодарностью.
Появление Идеального поначалу никак не коснулось Левского. Явился еще один, кто, конечно, должен был учиться лучше и вообще всячески превосходить его. Но новенький смотрел на него дружелюбно и одобрительно. Так смотрел, что становилось ясно, что еще не знал его. Но не узнал сегодня, узнает завтра. Однако Левский ошибся. Идеальный и через неделю привечал его. Сначала это озадачило Левского. Он бросал на нежданного покровителя робкие, все более признательные взгляды. Однажды тот даже пригласил его в город, и хотя сердце стучало неуверенно, в этих толчках было и ощущение радости. Вот как, оказывается, можно чувствовать себя! Потом на одной неделе Левский получил три четверки подряд. Четверки как бы оправдывали его дружбу с Идеальным. Впервые удалось Левскому и подтянуться на руках к перекладине. Приятно стало и ходить в строю. Сутулость, правда, не проходила, ноги не могли выпрямиться в коленях, но чувства самозначимости прибавилось. Все возвращалось на прежние места, когда он видел Идеального с видными ребятами. Теперь-то уж тот не заметит его. Но Левский снова ошибался. Идеальный всегда отыскивал его глазами. Чувствуя поддержку товарища, Левский подтянулся. Но самое трудное оставалось все понимать. Часто он просто зубрил. Однако и зубрежка давалась нелегко. Но он старался и однажды вдруг понял, что все следовало располагать по старшинству: умножение и деление становились как бы капитанами, сложение и вычитание старшими лейтенантами, извлечение корня походило на майора. То, что находилось в скобках, особенно фигурных, оказывалось взводом, ротой или даже училищем. Случались задачи и посложнее училища. Труднее всего было с геометрией и тригонометрией. Что чему подчинялось? Что было старше: треугольник, квадрат, круг? Что здесь было взводом, ротой, училищем? Проще оказалось с литературой. Здесь главным был народ. Еще главнее был советский народ. Главные места занимали русские писатели. Но предпочитать следовало советских писателей. Русские писатели ошибались, особенно Лев Толстой. Советские писатели не ошибались, разве только Фадеев в своей «Молодой гвардии». Герои тоже разделялись на главных и второстепенных. Народ и положительных героев следовало хвалить. Еще больше требовалось хвалить советский народ и положительных героев советской литературы. Те, кто выступал против положительных героев, заслуживали самой резкой критики и осуждения. В истории тоже обнаружилась своя закономерность. Сначала люди понимали мало, а потом стали понимать больше. Вообще люди раньше мало что понимали. Он, Левский, сейчас понимал больше их. Идеальный тоже кое-чему научил его. Главное было стараться выполнять все, что требовалось. И не переживать. Левский чувствовал, что если бы не было во взводе досаждавших ему Руднева, Высотина и Млотковского, ему было бы лучше. Без Попенченко, Хватова и Ястребкова тоже стало бы немного спокойнее. Лучше всего ему было бы с Идеальным, Уткиным и Тихвиным. Вот это был бы взвод! Он, Левский, учился бы тогда лучше. И все бы успевал. Может, даже стал бы все понимать.
Так принимали Идеального. Он всегда находился там, где что-то делалось. Доволен был новым товарищем Руднев. Приближалось время праздничного концерта, у них как раз не хватало четвертого приличного танцора, и тут выяснилось, что Идеальный плясал. Кроме того, и бегал, и прыгал, и играл в баскетбол он тоже превосходно. Словом, товарищ пришелся ко двору. Стройные, подтянутые и красивые, в парадной форме, они даже ходили в город к девочкам. На улицах на них оборачивались, а девочки, едва завидев их, разволновались и стали еще симпатичнее.
Впервые Руднев почувствовал неладное, когда два раза подряд уступил Идеальному в плавании, совсем немного уступил, какие-то доли секунды. Не то было неладно, что Идеальный оказался хорошим пловцом и победил скорее всего случайно (он, Руднев, недооценил соперника), а то, что всем, чем бы ни занимался Руднев, оказывался занят Идеальный. И не просто был занят тем же, а будто все делал первый. Однажды, переглянувшись с новым приятелем, Руднев вдруг, как свое отражение в зеркале, увидел в нем себя. Конечно, это только показалось. Уже внимательно взглянув на Идеального, он никакого сходства не обнаружил и успокоился. В сущности, он ничего не имел против Идеального, но его, оказывается, давно настораживало, что тот ни с кем не сближался, ему как будто было все равно, с кем находиться.
Сначала Идеальный понравился и Попенченко. Успехи новичка не беспокоили, но когда Идеальный оказался еще и боксером и перчатки их встретились, Попенченко уже не был уверен, что тот нравился ему. Ни о какой дружбе теперь не могло быть и речи. Попенченко работал во всю силу, но в такую же точно силу действовал Идеальный. На следующей тренировке все повторилось. Попенченко вроде бы не проигрывал, но не было и преимущества. Особенно задевало то, что Роман никому не отдавал предпочтения.
Нечто подобное стало происходить с Уткиным, Хватовым и Ястребковым. Все трое считали, что Идеальный предпочитал проводить время с ними. Уткин сам хотел этого. Ему нравилось, что во взводе почти перестали заниматься посторонними делами. Но когда все стало особенно хорошо, то есть так, как хотелось этого Уткину, все переменилось. Идеальный вдруг стал повторять каждое его движение. Останавливался он, останавливался Идеальный. Поднимал ногу он, поднимал ногу Идеальный. Проводил бой с тенью он, проводил, стоя против него, бой с тенью Идеальный.
— Ты что? — спросил Уткин.
— Что? — не понял Идеальный.
— Ты почему все повторяешь за мной?
— Я не повторяю. Надо всегда все делать вместе.
Уткин отошел от Идеального. Тот тоже отошел от него, но отошел так, что снова оказался рядом. Уткин отвернулся, стал смотреть боковым взглядом. Идеальный тоже отвернулся и тоже стал видеть все боковым зрением. Все напоминало странный сон. Уткин едва не раздвоился. Он все видел, все понимал, но не мог собраться.
Ничего, однако, не казалось сном Ястребкову, когда он согласился играть с Идеальным в жоску-лянгу. Эта «большая дура», «эта дубина» только знала себе, что подкидывала лянгу и подкидывала. А он уже выдохся. Он уже перестал. Тогда перестала и «эта дура». Потом они снова начали. Подкидывали лянгу самым трудным способом. «Эта дубина» снова не знала устали. Играть в лянгу расхотелось. Теперь Ястребков играл в ошички и всех побеждал. Когда Идеальный подошел к нему, он уже забыл о поражении. Скоро половина ошичек перекочевала в карман соперника. Не говоря ни слова, Ястребков пошел прочь. Он стал играть за углом один. Но Идеальный нашел его и там, спросил: