Король англосаксов
Шрифт:
При веселом расположении духа Вильгельм был самым милым, любезным, остроугольным собеседником. Так и на этот раз он просто очаровал Гарольда своим простым, откровенным обращением. Супруга его, Матильда, отличавшаяся красотой, образованием и честолюбием, старалась, в свою очередь, вызвать в графе хорошее понятие о ней. Она обращалась с ним дружелюбно, как с братом, и упросила его посвятить ей все его незанятое время.
Пир еще оживился пением Тельефера: он очень искусно польстил и герцогу и графу, выбрав сюжетом своей песни заключение союза между английским короле Этельстаном и Рольфом, основателем норманнского государства, намекая в ней очень тонко на то, что было бы недурно возобновить этот союз в лице Вильгельма и Эдуарда Исповедника.
Гарольду очень нравилось, что все, начиная с герцога, относились к певцу с величайшим почетом. Между тем как большинство саксонцев смотрело с величайшим презрением на художников, а английскому духовенству запрещалось давать им приют в своих жилищах.
Многому при дворе норманнского герцога удивлялся Гарольд: умеренности, которая так резко контрастировала с распущенностью саксонцев, учености духовенства, непринужденности и остроумию придворных. Поражало его и пристрастие герцога и герцогини к музыке, пению и наукам, которое полностью разделялось их окружением. Ему делалось грустно при сравнении невежественного английского двора с этим пышным двором. Но он воодушевлялся при мысли о возможности поднять и свою родину на ступень, на которой находилась Нормандия.
Дурное впечатление, произведенное на него советами Гакона, исчезло под влиянием дружелюбного обращения с ним со стороны присутствовавших. Последняя тень подозрительности, вспыхнувшая было в нем, сбежала, когда герцог начал шутливо извиняться, что так долго удерживал заложников Годвина.
– Я сделал это единственно с целью заставить тебя самого приехать за ними, граф Гарольд, – говорил он смеясь. – Клянусь святой Валерией, что не пущу тебя отсюда, пока моя дружба к тебе не изгладит совершенно из твоей памяти воспоминание о возмутительном оскорблении графа понтьеского. Не кусай губы, Гарольд, а предоставь мне, твоему другу, отомстить за тебя: рано или поздно я найду предлог вступить с ним в борьбу и тогда ты, конечно, поможешь моей мести… Как я доволен случаем отблагодарить моего дорогого брата Эдуарда за радушный прием, оказанный им мне! Если бы ты не приехал, то я навсегда остался бы у него в долгу, так как сам он никогда не удостоит меня своим посещением, а ты стоишь к нему… ближе всех остальных. Завтра мы отправимся в Руан, где в честь тебя будут даны турниры… Клянусь святым Михаилом, что успокоюсь только тогда, когда увижу твое славное имя написанным в списке моих избранных рыцарей!.. Однако уже поздно, а ты, вероятно, нуждаешься в покое…
С этими словами герцог повел Гарольда в спальню и даже снял с него мантию. При этом он как будто нечаянно провел своей рукой по руке графа.
– Ого! – воскликнул он. – Да ведь ты обладаешь громадной силой мускулов!.. А хватит ли ее натянуть тетиву моего лука?
– Кто же в силах натянуть тетиву Улисса? – спросил, в свою очередь, Гарольд, пристально смотря в глаза Вильгельму, который изменился в лице при этом тонком намеке на то, что он далеко не Ахилл, как он воображал, а играет в жизни роль скорее Улисса.
Глава III
По прибытии Вильгельма и Гарольда в Руан пиршества следовали за пиршествами, турниры за турнирами – во всем были заметны следы старания герцога ослепить и очаровать Гарольда. Он действительно смотрел на все с удовольствием, но «ослепить» его было довольно трудно. Норманнские придворные, относившиеся презрительно к саксонцам, не могли нахвалиться его ловкостью в рыцарских состязаниях, его красноречием, прекрасными манерами и умом.
Пиры и турниры сменялись поездками по всем замечательным городам и местечкам герцогства. Разумеется, эти поездки совершались с величайшей пышностью и роскошью. Хроникеры уверяют, будто Гарольд и герцог ездили тогда даже в Компьен, к французскому королю Филиппу.
В конце концов Гарольд, вместе с шестью танами из его свиты, был посвящен Вильгельмом в воинственное братство рыцарей. После этой церемонии, которая совершилась по всем правилам рыцарского устава, Гарольд был приглашен к герцогине и ее дочерям. Одна из них, еще очень маленькая девочка, побудила Гарольда сказать ей комплимент относительно ее миловидности. Матильда остановила вышивание и подозвала девочку к себе.
– Мы вовсе не желали бы, чтобы ты так рано привыкала к комплиментам, на которые мужчины чрезвычайно щедры, но я скажу тебе, что этому гостю ты смело можешь верить, если он называет тебя прекрасной. Гордись его любезностью и помни ее, когда ты со временем будешь выслушивать комплименты от людей менее достойных, чем граф Гарольд… Может быть Бог изберет тебе в супруги такого же храброго и красивого мужчину, каков этот благородный лорд, Аделица, – сказал она, кладя руку на черные локоны дочери.
Девочка покраснела до ушей, но ответила с своеволием баловня – если только она не была подготовлена к подобному ответу:
– Я не хочу другого супруга, кроме этого графа Гарольда, милая мама. Если он не захочет жениться на Аделице, то она пойдет в монастырь.
– Неразумная девочка, разве ты можешь навязываться женихам? произнесла Матильда с веселой улыбкой. Что ты ответишь ей на это предложение, Гарольд?
– Что она через несколько лет убедится в своей ошибке, – сказал Гарольд, целуя чистый лоб Аделицы. – Ты, прелестная крошечка, еще не вырастешь вполне, как я уже буду седым стариком… И вздумай я тогда предложить тебе руку, ты ответишь мне презрительной улыбкой.
– О, нет! – возразила Матильда серьезно. – Высокородные невесты ищут не молодости, а славы, а ведь слава не старится!
Это замечание поразило Гарольда, доказывая ему, что он может попасть в ловушку, если не поостережется, и он поспешил ответить полушутливым тоном:
– Очень рад, что ношу при себе талисман, который делает мое сердце более или менее нечувствительным против всех обаяний, не исключая даже обаяния вашего прекрасного двора.
Матильда призадумалась, в эту минуту вошел внезапно Вильгельм, и от внимания Гарольда не ускользнуло, что он обменялся с женой каким-то странным взглядом.
– Мы, норманны, неревнивые люди! – проговорил шутливо Вильгельм, увлекая за собой графа, – но мы все-таки не привыкли оставлять своих жен наедине с такими прекрасными саксонцами… Пойдем ко мне, Гарольд: мне надо переговорить с тобой о разных разностях.
В кабинете герцога Гарольд застал нескольких норманнских предводителей, громко разговаривавших о чем-то.
Тут ему предложили заняться осмотром чертежа одной бретонской крепости, которую норманны хотели штурмовать.
Так как графу представлялся удобный случай доказать Вильгельму, что и саксонцы не профаны в военном искусстве, да к тому же было бы и неловко уклониться от его просьбы, он занялся усердно этим планом атаки и к утру заявил, что желает участвовать в задуманном походе.
Герцог с радостью принял его предложение. Норманнские хроникеры говорят, что Гарольд и его таны совершили просто чудеса храбрости во время этого блистательного дела. Возле каэноского ущелья Гарольд спас целый отряд, который без него погиб бы неминуемо. Вильгельму пришлось убедиться на фактах, что Гарольд ему равен и в храбрости и в знании военного искусства.
Внешне эти два героя относились друг к другу по-братски, на самом же деле они оба чувствовали себя соперниками. Гарольд уже заметил, что сильно ошибся в расчете, полагая, будто Вильгельм согласится способствовать удовлетворению его честолюбия.