Король англосаксов
Шрифт:
Хильда страшно скорчилась, голос ее превратился в хрипение, а изо рта показалась пена, но она продолжала:
Монагарм [21] , сын колдуньи, В Ямвиде царствуешь ты; И на гибель несчастным Ткешь нить зол и нить бед. Когда в час роковой Судно мчится на мель, Тогда гады толпой Из болота ползут. И на месте, где ты В сне являлся девице, Стоишь гордо, но крылья Распусти и лети поскорей. Грозен, грозен дух злобы И коварен. Но ты Не робей, и надменный Враг падет пред тобой.21
Монагарм – гигантских размеров волк, сын колдуньи, живущей в ямвиде. Ямвид – железный лес.
Пророчица опять замолкла, и Гарольд решил приблизиться к ней, видя, что она все еще не обращает на него внимания.
– Я действительно разрушу все козни врага, – заговорил он, – но я вовсе не желаю спрашивать живых или мертвых об угрожающих мне опасностях… Если ты можешь быть посредницей между мной и этой тенью, то ответь мне только на те вопросы, которые я считаю нужным предложить тебе… Во-первых, скажи мне: вернусь ли я благополучно из своей поездки к Вильгельму норманнскому?
Пророчица выслушала его, стоя неподвижно, как статуя, едва раскрыв губы, она произнесла чуть слышным голосом:
– Ты вернешься благополучно.
– Будут ли освобождены заложники моего отца?
– Заложники Годвина должны быть освобождены, зато Гарольд должен будет предоставить от себя заложника.
– К чему от меня заложник?
– Он будет гарантией прочности твоего союза с норманнами.
– Так значит, герцог Вильгельм согласится заключить со мной союз?
– Согласится, – ответила Мортвирта изменившимся голосом.
– Еще два вопроса: будет ли этот союз способствовать моему браку с Юдифью?
– Будет… а без него тебе никогда не назвать Юдифь своей… Перестань больше спрашивать, перестань! – крикнула пророчица. – Разве ты не понимаешь, что моими устами говорит демон, и душа моя страдает невыносимо!
– Но мне надо предложить и другой вопрос: буду ли я королем английским?.. а если буду, то когда?
Лицо пророчицы оживилось, а огонь очень ярко вспыхнул и из него вылетели оставшиеся было в нем кусочки коры. Хильда бегло взглянула на них. Затем она торжественным голосом запела:
Когда снежной пеленою Волчий месяц [22] убелит Холмы, долы и с зарею Из луч солнца озарит, А зима пушистым инеем Темный лес осеребрит, Тогда рока назначение Завершит волшебный круг, Племя Тора ждет паденье, И умрет Сердика внук; И Одинова корона Заблестит на лбу Саксона. Пусть же высятся преграды, Пусть твой враг тебе грозит! Ты расстроишь все засады, Тебя хитрость не смутит: Рок венец тебе сулит! Не назначено судьбою Людям путь тебе закрыть: Ты под высшей обороной И главу твою с короной Силе в век не разлучить! Пока кости хладных трупов Мирно спят на дне могил И, пылая жаждой мести, Не тревожат жизни пир. Если ж солнце в час полночный Свод небесный озарит И меж ним и бледным месяцем Бой ужасный закипит, Трепещи! Тогда в могилах Кости мертвых встрепенутся И, как дух опустошенья, Над живыми пронесутся! Трон пребудет в твоем роде, Твой венец не перейдет Ни к кому, пока в родимой Стороне, тобой любимой, Имя саксов не умрет! Чувства их и твой престол В одно целое сольются, Укрепятся, разрастутся И роскошно уберутся, Как ясеня лист и ствол. И как вешних вод теченье Одевает в зелень луг, Так судьбы предназначенье Завершит волшебный круг! Вопрошатель мой прекрасный Мой ответ произнесен, Мчись же смело в путь опасный И не бойся бурных волн. Море дружными валами Тебя к цели принесет И народ твой с ликованьем На престол тебя взведет. И лишь с вьюгой и снегами Волчий месяц прилетит, Солнце яркими лучами Скипетр твой озолотит! И когда под бури свистом Все поблекнет наконец, В блеске камней самоцветных Засияет твой венец.22
Волчий месяц – январь.
Невозможно описать, каким ликующим тоном были произнесены последние слова… Хильда еще несколько минут простояла неподвижно, пока огонь вдруг не погас и внезапно поднявшийся ветер не завыл в развалинах – тут пророчица без памяти повалилась наземь.
Гарольд поднял глаза к небу и пробормотал:
– Если грешно, как говорят жрецы, подымать завесу будущего, то зачем же нам дан ум, который вечно стремится проникнуть сквозь поставленные ему преграды? Зачем тогда дано и желание все более и более совершенствоваться? А как же считать человека совершенным, если он не может узнать, как окончатся его предприятия и что будет с ним завтра?
Никто не отвечал Гарольду. Ветер свистел и стонал, облака неслись по небу, и звезды начали гаснуть…
На другой день Гарольд, с блестящей свитой и полный надежд, отправился в путь к норманнскому герцогу.
Часть девятая
Кости мертвецов
Глава I
Герцог Вильгельм Норманнский сидел в одной из роскошных палат руанского дворца за громадным столом, заваленным свидетельствами разнообразных трудов, которыми этот неутомимый человек занимался в качестве мыслителя и полководца.
Перед ним лежал план нового шербургского порта, а возле него рукопись любимой книги герцога: «Комментарии Цезаря», в которой он заимствовал многие полезные сведения. Эта рукопись была испещрена заметками, сделанными на ней смелым почерком герцога. Несколько длинных стрел, с различными усовершенствованиями в их наружной отделке, было небрежно брошено на архитектурные рисунки строящегося аббатства и проект льготной грамоты для этой же обители. В открытом ларчике превосходной работы, подаренном герцогу королем Эдуардом, лежали письма от разных государей, искавших дружбы Вильгельма или угрожавших его спокойствию.
За спиной герцога сидел его любимый норвежский сокол, без клобучка, так как он положительно не пугался гостей. В дальнем конце палаты преуродливый карлик, с очень умным лицом, чертил на мольберте изображение сражения при Вольдедюне, бывшего одним из самых блистательных подвигов Вильгельма на поле брани. Этот очерк рисовался для герцогини, которая желала перенести его на канву.
Маленький сынок герцога возился на полу с громадным бульдогом, который был, видимо, не расположен играть, так как скалил с ворчанием свои белые зубы.
Ребенок был похож на своего отца, но лицо его выражало больше откровенности, но менее ума. Его грудь и плечи напоминали богатырское сложение герцога, хотя не обещали его стройного роста. После возвращения Вильгельма из Англии его атлетические формы утратили отчасти прежнюю соразмерность, хотя и не обезобразились избытком полноты, которая была не свойственна норманнам. Изменилось и его лицо: черные волосы его вытерлись на висках, а волнения честолюбия провели глубокие морщины вокруг его великолепных глаз и алых губ. Одно только усилие его железной воли могло отныне вызвать на этом лице выражение благородной, рыцарской откровенности, которым оно когда-то отличалось.