Король без развлечений
Шрифт:
Если я слишком упорно смотрела на него, он отводил взгляд, подмигнув мне с выражением симпатии.
На третий день, когда уже запрягали коней, мы встретились все втроем: я, госпожа Тим и прокурор встретились на углу почетной террасы, возле небольшого апельсинового дерева в ящике, которое пора было срочно вносить в теплицу, на фоне бескрайнего, тянущегося до самого горизонта пейзажа (горизонта, который надо было бы срочно свернуть, как ширму, заслоняющую воздух). Мы стояли молча, и никто не решался нарушить тишину, пока я не сказала: «Осталось только разойтись и занять в нашей кадрили свои места». И я пошла к коляске, предназначенной для меня.
Два месяца спустя, осенью, он начал строить «Бунгало». Когда он бывал на стройке, я приходила посмотреть. Я не говорила, что это величественно, не спрашивала, почему он располагал окна так, а не иначе, или зачем он строил эту штуку у зимнего входа. Ничего такого. Слово казалось мне, на первый взгляд, лишь словом, но я всегда очень боялась слов.
Я спросила его только один раз, тогда, когда увидела, как он расчищает это место, где мы сейчас сидим. Я сказала ему:
— Что ты собираешься сделать здесь, откуда открывается такой прекрасный вид?
— Лабиринт, — ответил он.
— Лабиринт? (В тот момент я подумала о другом.)
— Да, лабиринт из кустов самшита, как в Сен-Бодийо.
Да, я поняла: дорожки, переплетающиеся между подстриженными кустами самшита; мне это не очень нравится. Я сказала ему:
— А что ты с ним делать будешь, с этим лабиринтом?
— Ну что обычно делают с лабиринтом? — ответил он.
— Я не знаю, — ответила я. — Я к этим штукам не привыкшая. Во всяком случае, я ничего не делаю.
— Ну, а я делаю лабиринт, чтобы там гулять, — ответил он.
— А-а, — говорю я, — это что-то новое. Пойдем-ка лучше выпьем, а то жарко, как летом.
— А чем ты собираешься меня угостить?
— Настойкой «веспетро». [10]
— Ладно, веспетро так веспетро.
И мы вместе вернулись в деревню.
Зима. Снег. Стройку приостановили, прикрыв, впрочем, стены, а поскольку бревна были толстые, то мороз оказался им совершенно не страшен, даже, скорее наоборот.
10
Ветрогонная водка, настоянная на укропе. (Примеч. ред.).
Ланглуа спустился из своей комнаты в кафе, где потеплее, выкурить свою трубку.
Вы, кстати, тоже все были там: полевые работы закончились, можно было играть в карты.
А Ланглуа сел верхом на стул у окна. Я дала ему время докурить трубку и подсела к нему с корзинкой для рукоделия, где лежала пара его носков, которые надо было заштопать.
Я говорю: «Папаша Ламбер, давайте-ка разожгите печку».
Папаша Ламбер начал орудовать кочергой. Скоро печка загудела. А снег все валил.
— Я собираюсь жениться, — сказал мне Ланглуа.
(Я в это время рылась в корзинке, искала деревянное яйцо для штопки.)
— Хорошая мысль, — говорю ему.
— Это будет хорошая мысль, если ты этим займешься, — сказал он.
— Мне заняться? Как это так?
— Найди мне кого-нибудь.
(В этот момент я отматывала шерстяную нитку.)
— А вообще-то это для чего? — спрашиваю я.
— Да вообще-то…
(Тут мы уже могли в полной мере оценить работу папаши Ламбера, который мастерски растопил печку, раскалил ее как надо).
— Есть у меня одна мыслишка, — говорю я.
— Я так и знал, — говорит он.
— Но хотелось бы знать сперва твою идею.
— Ты знаешь ее, — говорит он. — Я хочу жениться.
— Ты кому-нибудь уже об этом говорил? — спросила я.
— Нет.
— Госпоже Тим?
— Нет, нет.
— Прокурору?
— Тоже нет.
— А почему мне сказал?
— Мне показалось…
— Что показалось?
— Что ты лучше знаешь, что мне нужно.
— Возможно, — говорю.
— В моем возрасте… — сказал он.
— Видели мы и постарше, — говорю.
— Да и я тоже, — говорит он.
— Надо знать хоть, в каком вкусе ты хочешь.
— Не важно, в каком вкусе. Одно условие: она не должна быть вышивальщицей, — сказал он и повернул стул так, чтобы сидеть ко мне лицом.
Я некоторое время работала иголкой между петельками носков, потом подняла голову, сняла очки и потерла веки, чтобы удобнее было смотреть ему прямо в лицо (вернее, то, что я называю «смотреть в лицо») сквозь пальцы.
— Естественно, — говорю я.
— Почему естественно? — спрашивает он.
— Тебе ничего вышивать не надо, — говорю ему.
— Да, приблизительно так, — отвечает он.
— А ты останешься здесь? — спросила я.
— Бунгало, — отвечал он. — Это не противоречит твоей мыслишке? — спросил он, поскольку я молчала.
— Вполне, — отвечала я.
— Чтобы она не была вышивальщицей, — сказал он еще раз, — или что называют «досточтимой супругой».
— А как ты себе представляешь досточтимую супругу? — спросила я.
— Портрет в рост, — ответил он.
— Согласна, — сказала я.
— Я оштукатурю стены, — сказал он. — Так будет чище и теплее, но мне не нужен человек, гордящийся своим домом.
— У тебя будет хороший интерьер, — говорю я.
— У нее будет все, что она захочет, — говорит он, — но я не хочу, чтобы меня окружали.
(Из-за намеков Ланглуа я сразу подумала о вышивальщице и о том складе мебели, где она жила, где можно было увидеть все, чем она, должно быть, окружала человека, изображенного на портрете в рост. В то же время я подумала о самых разных способах окружать, начиная с перламутровых гор и до льняных гардин, включая столы, сверкающие хрусталем, и трех маразматиков, расхаживающих под ручку.)