Король-девственник
Шрифт:
Разумеется, он слышал о ней! Кто же не слыхал легенды об этом чудном создании, неизвестно откуда появившемся, дочери какой-нибудь Севильской или Монтросской бродяги-нищей или же баядерки из Калькутты — которая, начав со служанки, была и публичной женщиной, и танцовщицей, и певицей; жадная, как все куртизанки, смелая, как юноша, соблазнительная, как фея, она объездила всю Европу, разоряя миллионеров и восхищая поэтов, когда, танцуя в своей короткой юбочке, одним ловким взмахом ноги откидывала ее кверху, при звонких ударах золотых кастаньет; не она ли, позднее, сделавшись чуть не королевой — до милости одного короля, который склонялся перед ней на коленях и читал
Но зачем же князь упомянул имя, Моны Карис, уже умершей, и о которой более никто не вспоминал! Милосердный Боже! Браскасу понял. Ведь эта знаменитая танцовщица была любовницей короля Тюрингии, Фридриха I-го, дедушки ныне царствующего короля; новому Фридриху хотели доставить новую Мону Карис, и, вот, выбрали для этого Глориану-Глориани. Чёрт возьми! это недурно! Да, да, именно, так. Ангажемент! это только предлог; нужно же было мотивировать чем-нибудь прибытие в Нонненбург будущей фаворитки. О! они отлично взялись за дело! Браскасу, одним полетом воображения, сразу нарисовал себе все будущее: кареты, дворцы, куртизаны, празднества, на которых Глориана будет фигурировать в качестве королевской любовницы. Что же касается его… э! э! в царских сундуках найдется и для него достаточно золота.
Он побежал за князем.
— Нужно было сказать об этом! — в экстазе вскричал он.
— Надо было догадаться, — сухо ответил дипломат, чувствовавший себя крайне неловко от того, что приходилось высказаться этому человеку.
Браскасу спросил:
— Значит, король знает Глориану?
— Он ее никогда не видел.
— Черт возьми! вот в том-то и дело. Это очень рискованно. А! какой же я дурак! Сходство! Вы очень ловки в этих делах, сударь. Ведь, это, конечно, вы прислали ей платье, чтобы произвести полный эффект!
— Платье? — повторил, искренне удивленный на этот раз, князь.
— Очень ловки! говорю я, и, послушайте, мне думается, что мы, т. е., вы и я, сговорившись получше между собою, достигнем таких вещей, которые удивят весь свет.
— Господин Браскасу!
— Ба! не сердитесь! — откровенно говоря, продолжал маленький человек, понизив голос и прищуривая глаз, — мы, ведь, во многом похожи друг на друга в эту минуту, вы — князь, а я — парикмахер: посторонние люди, узнав о наших намереньях, не похвалили бы ни вас, ни меня. Согласитесь, сударь — мы одного поля ягоды!
— Наконец, принимаете вы мое предложение? — резко спросил князь, желая положить конец этой несносной болтовне.
— Да!
— Мы уезжаем?…
— В Нонненбург, завтра утром, с экстренным поездом, в девять часов сорок минут!
И Браскасу отворил дверь и крикнул в коридор:
— Глориана! Где ты? Можешь войти, Глоpианa.
Ответа не было; в темном коридоре, загроможденном мебелью и аксессуарами, не было ни души; там, направо, в уборной, полуоткрытая дверь пропускала слабый свет через трещину.
— Глориана, иди же, где ты?
Мимо него прошел театральный служитель, мальчик, тушивший, один по одному, газовые светильники; с каждым потухавшим рожком темнота все сильнее разливалась по коридору.
— Как!! Вы все еще здесь, господин Браскасу? — спросил мальчик. — Уходите скорее, я гашу свет.
— Где
— Она уехала.
— Что вы там говорите?
— Говорю, что она уехала.
— С кем? С Синьолем?
— Нет, сударь, с негром.
Браскасу уже готов был успокоиться, считая все это за ошибку. Но мальчик объяснил все дело. В ту минуту, он был в уборной, выжидая уходивших, чтобы унести лампы. Глориана, в углу, разговаривала, именно, с Синьолем. Всех их было восемь или десять человек — в том числе Персано, муж Требелли, и другие; если Браскасу желает, то может спросить их сам. — Вдруг вошла привратница, ведя за собою маленького негра, у которого в руках была коробка с конфетами и письмо к мадам Глориани. Вероятно, любовное объяснение, принесенное негром, точно выскочившим из какой-нибудь волшебной сказки, ростом не выше сапога, в красной шелковой одежде, украшенной разноцветными лентами и безделушками — пестротой походившим на райскую птичку и, должно быть, исполнявшим должность грума. Глориана откусила засахаренную миндалину, положила другую в рот Синьоля, потом, читая письмо, принялась хохотать, хохотать, хохотать! Наконец, успокоившись, она сказала:
— Да, да, разумеется, я очень хочу этого это так забавно, — и, не простившись ни с кем, все еще заливаясь смехом, она пошла вслед за негром.
Все присутствовавшие были крайне изумлены. Через минуту, раздался стук отъезжавшей кареты.
Браскасу заскрежетал зубами, в порыве сильнейшего гнева.
— Эта неожиданная случайность не особенно серьезна, — сказал, подходя к нему князь.
— Сударь! — вскричал Браскасу, — вы не знаете Глориану! Если я упущу ее из рук на один только час, то не верну уже никогда более! Ведь, это не собака, которую держат на воле, это настоящая волчица.
— Черт возьми!
— Ее нужно сейчас же отыскать! Пойдемте скорей.
Он потащил его за собой. Проходя мимо ложи, где стояла привратница, они осведомились у нее. Та не могла сообщать им многого. Действительно, у театрального подъезда дожидалась карета. Прекрасное купе, превосходные лошади, кучер в ливрее. Но кто сидел в купе? Никто не знает, да и разглядеть было невозможно. — Дочка привратницы сказала, при этом:
— Я влезла на подножку и увидела в глубине его кого-то очень похожего на молодого мужчину. Минуту спустя, сошла Глориана, бросилась в купе, и тотчас же отъехавшая карета заглушила стуком своих колес взрывы смеха обоих лиц, сидевших в ней.
— Быть может, Глориана, просто, вернулась в отель, — сказал князь.
— Гм! Надо удостовериться.
Проезжал фиакр; они сели.
— Кучер, в «Гранд Отель»! И лети галопом, за все будет заплачено!
На бульваре пришлось ехать шагом, так как вся дорога была запружена экипажами, в которых сидели домино и маски, и, при том, из боязни раздавить жандармов, с развевавшимися султанами, молочниц, гвардейцев, испанцев, неаполитанских рыболовов, прыгавших то там, то тут, на дожде, между колесами, перескакивавших через лужи грязной воды, от которой летели брызги на их чулки, плащи, на лица.
По приказанию Браскасу, который окончательно терял терпение, фиакр, повернув за угол, и, минуя подъезд «Гранд Отеля», въехал на двор. Выбежали слуги, полагая, что то были путешественники и, на все вопросы, отвечали, что мадам Глориани еще не возвращалась. Затем, Браскасу, после минутного размышления, сказал князю Фледро:
— Подождите меня.
И сам взбежал по лестнице. Вернувшись, он был одет в черную пару.
— Что это значит! — спросил камергер, — куда мы едем?
— В Оперу.