Король Крыс
Шрифт:
Говорков кивал, поддакивал, иногда даже задавал вопросы, механически отвечая. Но осадок от происшедшего начисто отравил радость такой долгожданной встречи…
3
Внедрение
Смеркалось.
Над серыми железобетонными коробками окраинного московского микрорайона сгущались низкие ватные тучи. Конец длинной улицы, обставленной типовыми девятиэтажками, терялся где-то в тумане; изредка из его хлопьев выползали горчичные «икарусы» — бренчащие металлические коробки, переполненные рабочим
Подземный переход конечной станции метро со светящейся буквой «М», багровой, точно мясной филей на срезе; безлистные деревца обочины, робко тычущие в серое небо изломанными пальцами веток; мерцающие электричеством глазницы домов — трудно, наверное, представить себе картину более унылую, чем эта…
Неподалеку от входа в метро стояла грязно бежевая «девятка» с примятым крылом и разбитым поворотником. Неверный свет уличного фонаря позволял рассмотреть, что в салоне находятся четверо.
У мужчины, сидевшего за рулем «девятки», было мятое, жеваное лицо, напоминающее старый, отслуживший свое кошелек. Выщербленные, коричневые от чифиря зубы, бегающий колкий взгляд, разболтанные движения кистей рук с вытатуированными перстнями на фалангах пальцев — все это выдавало в нем недавнего обитателя исправительно–трудового учреждения.
Под стать ему был и сосед: скошенный треугольный подбородок, металлические фиксы во рту, налитые кровью глаза и вытатуированное изображение пяти церковных куполов на левой кисти — наколка означала, что ее обладатель провел за колючей проволокой полную «пятилеточку».
Сидевшие позади выглядели моложе и татуировок не имели. Высокие, плечистые, с развитой мускулатурой завсегдатаев спортзалов и «качалок» — на вид им было не больше двадцати. Короткие боксерские стрижки, тупые физиономии двоечников из плохой школы… По лицам этих молодых людей можно было без труда прочитать их биографии.
Отец — красный пролетарий, мать — дешевая шалава, дворничиха или рыночная торговка. Коммунальная квартира с пьяными загулами родителей и соседей, безденежье, через слово — изощренный мат.
Сидевший за рулем бросил взгляд в сторону ярко освещенных киосков и, обернувшись назад, произнес:
Сейчас народ свалит, и вперед. Ну чо, пацаны, не передумали?
А может, завтра? — несмело предложил один из тупорылых качков.
Завтра, завтра… Да тебе только у мамки сиську сосать! Как понты колотить, особенно по пьяной лавочке, — так пожалуйста! Герой, бля… А как конкретно на дело — так «завтра», — передразнил качка сидевший за рулем.
Вон и мусора подвалили, — кивнул в сторону остановки второй качок, указывая на проезжавший невдалеке милицейский «уазик». — Гляди, Кактус!
Как подвалили, так и отвалят, — хмыкнул тот, кого молодой человек назвал Кактусом, но тут же продолжил примирительно: — Ничего, Валерик, в твоем возрасте надо матереть, надо. И тебе, Серый, тоже. Да и не впервой ведь! Вон в прошлый раз «опель» на запцацки угнали, и ничего, сошло. А ларьки эти всего недели две как открылись, за барыгами нет никого. Ну, в смысле никакой братве еще не отстегивают. Да и делов-то: подойти, ствол в морду сунуть: мол, капусту давай! И все… Шмаль! — обернулся Кактус к соседу с вытатуированными на руке церковными куполами. — Ствол не забыл?
Тот, нагнувшись, извлек из-под сиденья сделанный из охотничьей двустволки обрез. Погладил отполированный до блеска приклад, смахнул рукавом со ствола невидимые пылинки и, протянув обрез Кактусу, прокомментировал:
Оба ствола заряжены. Да с такой машиной на банки наезжать можно. Бери, Валерик, хорошая вещь. Пользоваться-то умеешь?
В армии только и делал, что из «Калашникова» стрелял, — со скрытой гордостью кивнул качок Валерик и, взяв обрез, по–хозяйски взвесил его в руке. — И не только из «Калашникова».
Ну–ну, — развеселился Кактус, — отличник боевой и политической подготовки. Такие люди нам во как нужны. Где, говоришь, служил?
В Северо–Кавказском. — Качок уже запихивал обрез под полу куртки. — Во внутренних войсках.
А–а-а, родину от чучмеков этих, чеченов, защищал, да?
Ну да, от «черных» ее, родимую, и освобождал, — пробасил недавний защитник родины, гордый собой, — Самашки, Шатой, Урус- Мартан.
Ну, давай, давай, пока ментов нету. Вишь — укатил тот «бобик». — Предупредительно открыв перед Валериком заднюю дверцу, Кактус на прощание напутствовал качка: — Только слов поменьше, поменьше. Не нужны они. Ствол в хохотальник — и… Понял? Рассуешь бабки по карманам, рванешь сюда, в тачку, и сваливаем на хрен. Давай действуй!
Качок неторопливо вышел из машины, а оставшаяся в салоне троица проводила его напряженными взглядами.
Подойдя вразвалочку к крайнему киоску, качок остановился, будто разглядывая выставленный в витрине товар. Затем обернулся, осматриваясь: на остановке не было ни души, из подземного перехода тоже никто не выходил. Тогда он медленно расстегнул молнию куртки и извлек оружие.
— Бабки! — Тупой ствол обреза просунулся в окошечко киоска, и продавщица — молоденькая девушка с лицом, усыпанным, словно горошком, мелкими веснушками, — инстинктивно отпрянула назад.
Что? — прошептала она, явно не понимая, чего от нее хотят.
Деньги давай, сучка! Все, что сегодня наторговала! Быстро! А то застрелю на хрен! — донесся снаружи чуть приглушенный голос.
Девушка подняла глаза: в полуметре от нее белело чье-то лицо. Впрочем, самого лица она хорошенько не рассмотрела, но взгляд — тяжелый и наглый — словно парализовал ее волю…
Такой взгляд мог быть только у закоренелого ублюдка. Несомненно, грабитель таковым и являлся, а ведь продавщицу отделяло от него лишь хрупкое стекло витрины.
Ты, блядюга вонючая, гони выручку сюда. Давай, давай! — заводил сам себя налетчик.
Тупой ствол обреза угрожающе шевельнулся, и девушка, дрожащей рукой нажав кнопку кассового аппарата, принялась торопливо выгребать из выдвижного ящика мятые кредитки, спешно выкладывая их на тарелочку, — при этом она старалась не поднимать глаз.
Дуло обреза исчезло, в окошечко просунулась мощная лапа с грязными ногтями, и купюры буквально сдуло с тарелочки.
Если пикнешь или к ментам ломанешься — урою на хер! Из-под земли достану! — пообещал грабитель, пятясь от киоска задом.