Король живет в интернате
Шрифт:
— Да, конечно. — Светлана поджала губы, но тут же заставила себя улыбнуться, сердито подумав: «Ах, какая гордая! Уже оскорбилась!» Она сбоку взглянула на его неподвижную, как статуя, фигуру с обиженно-приподнятыми плечами и тихонько рассмеялась. Он подозрительно покосился на нее. Светлана сказала:
— Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ.
— Чего-чего?
— Это говорят о человеке, когда он неправ, потому что сердится.
— А если не сержусь?
— Нет, сердишься. И вообще ведешь себя так, будто все кругом виноваты и неправы, кроме тебя.
— Ну, знаешь!..
— Юпитер, ты опять сердишься?
Андрей
— Ладно, уж не сержусь.
— Давно бы так, — одобрила Светлана. Она уселась с другого конца скамейки и продолжала: — Мне кажется, надо в любых обстоятельствах не падать духом, быть сильным и мужественным. А ты раскис. Какой же ты Король…
— Других учить легко, — опять начиная сердиться, оборвал Андрей. — Ты будто очень сильная, мужественная!
— А что, — возразила она, — я стараюсь быть такой.
— Стараешься! А чуть что — глаза на мокром месте.
— Неправда!
Он раздумывал: сказать или нет?
— Совсем неправда, — повторила Светлана. Однако, помолчав, добавила: — Ну, может быть, в самом-самом крайнем случае.
— Чего уж там выкручиваться! Знаю!
— Что знаешь? — насторожилась она.
— А то, что плакала в лесу. Скажешь, нет?
— Откуда тебе известно? Шпионил?
— Ничего не шпионил. Так уж получилось, что знаю. Помнишь, мы тебя тогда обругали здорово. Напрасно, конечно, обругали. Вижу — расстроилась ты и зачем-то быстро пошла на улицу. «Может, под трамвай, — думаю, — хочет броситься». И побежал за тобой. А в лесу увидел: стоишь возле березы и плачешь.
— Да, я тогда плакала, — проговорила Света. — Уж очень обидно мне было…
Голос ее чуть дрогнул, — видно, обида до сих пор не прошла.
— Ты не сердись, — тихо сказал Андрей и замолчал, не в силах больше ничего придумать.
Пауза затягивалась.
Ветер гнал рваные облака, очищая небо. Темное, бездонное, оно все было усеяно яркими звездами.
— Как красиво! — легко вздохнув, сказала Света, и он обрадовался: «Простила!» — Вот если бы все в жизни такое красивое было! Правда, Андрей?
— Да, хорошо, когда люди красиво живут! Вот у нас соседи есть, у них все красивое — ковры, телевизор, цветы, — начал было Андрей…
— Не о том, не о том ты! — горячо перебила Света. — Разве в коврах дело? Надо, чтобы люди друг к другу относились красиво…
«Не простила!» — сжался Андрей. А Света уже спокойнее продолжала:
— Вот, например, дружба. Думал ли ты когда-нибудь, как настоящая дружба жизнь украшает? Только настоящая! Дружба… Это что-то такое большое, нет, громадное, прекрасное. Без нее и жить нельзя. Ты понимаешь?
Андрей молча смотрел на нее. И то ли ему привиделось, то ли отразились далекие звезды в ее широко раскрытых глазах, но ему показалось, что в них светятся голубые искорки.
— Потому я и плакала тогда, — совсем тихо промолвила Света. Андрей непроизвольно встал, но не мог произнести ни слова. А она, будто очнувшись, вдруг заторопилась: — Ну, я пошла. Ты идешь?
— Нет еще… Побуду здесь.
Она поднялась. Три-четыре секунды еще виднелось из-под пальто ее белое платье, а потом все пропало. И шаги затихли.
Толино горе
В интернате скучно не бывает. Развлечений сколько угодно.
Но если кого грызет забота, у кого тяжело на душе, то лучше всего заняться каким-нибудь делом. Андрей это на себе испытал. Приходя на занятия кружка «Умелые руки», он забывал обо всех своих невзгодах. Шуршание рубанка, повизгивание пилы, стук молотков, гул мотора электросверла, озабоченные голоса ребят были лучшей музыкой для него, а запах столярного клея, лака, жженой паяльной кислоты и свежих березовых стружек — лучшими запахами на свете.
Руководил кружком преподаватель столярного дела Иван Акимович Мудрецов. Ребята между собой звали его Мудрец. Другого имени не признавали — Мудрец, и все! Средних лет, сухонький, невзрачный, он никогда не повышал голоса, объяснял коротко, без лишних слов. Совсем незаметный с виду, простой человек, — однако ребята преклонялись перед ним. В мире, казалось, не было такого дела, которого бы не знал Иван Акимович. Все было известно ему — и как приготовить паяльную кислоту, и как деталь из обыкновенной фанеры довести до зеркального блеска или сделать такой, что не отличишь от бронзы. Знал он, как в одну секунду наточить ножницы, как из бутылки с помощью обрывка шпагата сделать одновременно стакан и воронку, как обрабатывать и склеивать органическое стекло. Перечислить все, что знал и умел Иван Акимович, невозможно.
В кружке занималось больше тридцати человек. Иван Акимович не сдерживал фантазии ребят. Каждый делал такую вещь, какую хотел. Одни выпиливали простенькие рамки. Других привлекала более сложная работа: шкатулки, резные полочки, чернильные приборы. Третьи мастерили игрушечную мебель. Некоторые, по просьбе учителей физики и химии, трудились над различными моделями и приборами. Толя Лужков задумал неимоверно трудное дело: катер, управляемый по радио. Ребята пробовали отговаривать Толю, уверяли, что ничего с этой затеей не получится, но он сказал: «Посмотрим».
Андрей взялся делать макет паровой турбины. Конечно, по сравнению с Толиным катером его паровая турбина, что телега против «Волги». Однако согнуть из жести тонкую разъемную трубочку, запаять ее и вмонтировать в пустую консервную банку, собрать колесо турбины с двенадцатью лопастями — все это оказалось чертовски тонкой работой. Но зато какой увлекательной работой! Даже в те дни, когда кружок не работал, Андрей приходил в мастерскую и что-то паял, точил, привинчивал. Все свободное время уходило на это. Теперь он лучше понимал Олега Шилова, который всегда куда-то спешил, вел счет каждой минуте и часто повторял где-то вычитанную фразу: «Даже реки можно повернуть, но время — никогда». Олег многое успевал сделать. Мало того, что отлично учился и замечательно фотографировал, он ещё находил время читать книги, посещал занятия в математическом кружке и духовом оркестре. Иногда появлялся и среди ребят кружка «Умелые руки». Над чем он трудился, Андрей не знал. Олег высверливал в тонких палочках отверстия, потом распиливал палочки на дольки.