Королева Марго
Шрифт:
Маргарита краем глаза наблюдала на лицах придворных едва заметное выражение удивления по поводу вдруг обнаружившейся близости между королевой и королем Наварры; в это время явился лакей и доложил о приходе герцога Алансонского.
Жийона заманила его очень просто: ей было достаточно сказать ему, что король Наваррский провел ночь у своей жены.
Франсуа вошел с такой стремительностью, что, расталкивая толпившихся придворных, чуть не сбил с ног нескольких из них. Прежде всего он оглядел Генриха и уже после — Маргариту. Генрих Наваррский любезно поклонился; Маргарита придала своему
Затем герцог окинул комнату беглым, но пытливым взглядом: он заметил и раздвинутый полог кровати, и смятую двуспальную подушку в изголовье, и шляпу короля, лежавшую на стуле.
Герцог побледнел, но тотчас справился с собой.
— Брат Генрих, вы придете сегодня утром играть с королем в мяч? — спросил он.
— Разве король сделал мне честь и выбрал меня своим партнером? — спросил в свою очередь Генрих Наваррский. — Или это только выражение вашей любезности ко мне, любезности моего шурина?
— Совсем нет, король не говорил об этом, — ответил, немного смешавшись, герцог, — но ведь обычно он играет с вами?
Генрих Наваррский усмехнулся: столько событий, и очень важных, случилось со времени последней их игры, что было бы неудивительно, если бы Карл IX переменил своих партнеров.
— Брат Франсуа, я приду! — улыбаясь, сказал Генрих.
— Приходите, — ответил герцог.
— Вы уже уходите? — спросила Маргарита.
— Да, сестра.
— Вы торопитесь?
— Очень.
— А если я попрошу вас уделить мне несколько минут?
Маргарита так редко обращалась к брату с подобной просьбой, что он глядел на нее, то краснея, то бледнея.
«О чем она будет говорить с ним?» — подумал Генрих, удивленный не менее, чем герцог.
Маргарита, точно догадываясь о мыслях своего супруга, обернулась к нему и сказала с очаровательной улыбкой:
— Месье, если вам угодно, вы можете идти к его величеству. Тайна, которой я собираюсь поделиться с моим братом, вам уже известна, а мою вчерашнюю просьбу к вам, связанную с этой тайной, вы почти отвергли. Я не хотела бы вторично утруждать вас, повторяя свое желание, высказанное вам лично и, видимо, неприемлемое для вашего высочества.
— Что такое? — спросил Франсуа, с удивлением глядя на обоих.
— Так-так! Я понимаю, мадам, что это значит, — сказал Генрих, краснея от досады. — Поверьте, я очень сожалею, что больше не свободен в своих действиях. Но хотя я не могу предоставить графу де Ла Молю надежное убежище у себя лично, я вместе с вами готов препоручить моему брату, герцогу Алансонскому, лицо, которое вас интересует. Быть может, даже, — прибавил он, еще сильнее подчеркивая смысл последних слов, — быть может, брат мой найдет и такой выход, который позволит вам оставить господина Ла Моля… здесь… близ вас… что было бы лучше всего. Не правда ли, мадам?
«Отлично! Отлично! — сказала про себя Маргарита. — Вдвоем они сделают то, чего не сделает никто из них в отдельности».
Она отворила дверь в кабинет и вывела раненого Ла Моля, предварительно сказав Генриху Наваррскому:
— Сир, вы должны объяснить моему брату, по каким соображениям мы принимаем участие в графе Ла Моле.
Генрих, попав в ловушку, рассказал Франсуа, ставшему полугугенотом
Когда герцог обернулся, перед ним стоял Ла Моль, только что вышедший из кабинета.
Франсуа, видя перед собой молодого человека, красивого и бледного, вдвойне пленительного и бледностью, и красотой, почувствовал в душе новый страх. Маргарита дразнила в нем одновременно и самолюбие, и ревность.
— Брат мой, — сказала Маргарита, — я отвечаю вам за то, что этот молодой дворянин будет полезен каждому, кто сумеет извлечь из него пользу. Если вы примете его в число своих людей, он будет иметь могущественного покровителя, а вы — преданного слугу. В теперешнее время, брат мой, надо окружать себя надежными людьми! В особенности, — прибавила она так тихо, чтобы ее слышал только герцог Алансонский, — в особенности тем, кто честолюбив и имеет несчастье быть только третьим наследным принцем Франции.
С этими словами Маргарита приложила палец к губам, показывая этим брату, что, несмотря на такое откровенное начало, она высказала еще далеко не все.
— Кроме того, — продолжала она, — вопреки мнению Генриха, вы, может быть, найдете неудобным, чтобы этот молодой человек продолжал жить так близко от моей комнаты?
— Сестра, — с живостью проговорил Франсуа, — граф де Ла Моль, если, конечно, это ему подходит, через полчаса будет водворен в мои покои, где, я думаю, ему нечего бояться. Пусть только он меня полюбит — я-то буду его любить.
Франсуа лгал, так как он уже возненавидел этого Ла Моля.
«Хорошо, хорошо… я, значит, не ошиблась! — говорила про себя Маргарита, увидав, как сдвинулись брови короля Наваррского. — Оказывается, чтобы направить их обоих к нужной цели, надо возбудить в них соперничество. — Потом, заканчивая свою мысль, прибавила: „Вот, вот, отлично, Маргарита!“ — сказала бы Анриетта».
Действительно, через каких-нибудь полчаса Ла Моль, выслушав строгие наставления Маргариты и поцеловав край ее платья, уже всходил довольно бодрым для раненого шагом по лестнице к покоям герцога Алансонского.
Прошло дня три; за это время между Генрихом Наваррским и его женой, видимо, было достигнуто полное согласие. Генрих получил разрешение перейти в католицизм не публично, а отречься от протестантизма только личному духовнику Карла IX, и каждое утро ходил к обедне, которую служили в Лувре. Каждый вечер неукоснительно он шел к своей жене, входил в главную дверь ее покоев, несколько минут беседовал с женой, затем выходил потайным ходом и поднимался по лестнице к баронессе де Сов, которая, конечно, рассказала ему о посещении Екатерины и о неминуемой опасности, ему грозившей. Генрих, получая сведения с двух сторон, еще больше насторожился по отношению к Екатерине, а в особенности потому, что выражение ее лица становилось все более приветливым. Дело дошло до того, что однажды утром ее бледные уста улыбнулись ему благожелательной улыбкой. В этот день Генрих почти ничего не ел, кроме яиц, которые варил сам, и пил только воду, зачерпнутую на его глазах прямо из Сены.