Королева Марго

Дюма Александр

Говоря «никого», мы ошибались. Какой-то дворянин на вороной лошади, очевидно, не успевший из-за присутствия высоких особ хорошенько рассмотреть бесформенный и почерневший человеческий обрубок, остался позади и с удовольствием разглядывал цепи, крюки, каменные столбы — словом, виселицу со всеми ее приспособлениями; ему, приехавшему в Париж лишь несколько дней назад и не знакомому с усовершенствованиями, к которым во всем стремится столица, они казались, несомненно, верхом самого ужасного безобразия, какое только может придумать человек.

Читатель, конечно, догадался,

что этим дворянином был Коконнас. Проницательный взгляд одной из дам напрасно искал его в процессии, пробегая по ее рядам: Коконнаса там не было.

Но Коконнаса разыскивала не только дама. Другой дворянин, заметный по своему белому колету и изящному перу на шляпе, посмотрев вперед, затем по сторонам, вздумал посмотреть назад, где сразу увидал высокую фигуру Коконнаса и богатырский силуэт его коня, резко выступавшие на фоне неба, окрашенного последними лучами солнца в багряный цвет.

Тогда дворянин в колете из белого атласа свернул с дороги, по которой двигалась процессия, и, сделав круг по маленькой тропинке, вернулся к виселице.

Почти сейчас же дама, в которой мы узнаем герцогиню Неверскую, подъехала к Маргарите.

— Маргарита, мы ошибались обе, — сказала она. — Пьемонтец остался позади, а Ла Моль поехал за ним следом.

— Дьявольщина! — смеясь, ответила Маргарита. — Из этого что-нибудь да выйдет. Признаюсь, я бы не без удовольствия отказалась от своего мнения о нем.

Маргарита обернулась и увидала Ла Моля в то время, как он производил вышеописанный маневр.

Тут же обе принцессы решили оставить королевскую процессию, благо им представлялся удобный случай: в это время процессия делала поворот, минуя дорожку, обсаженную широкой живой изгородью, причем дорожка заворачивала в обратную сторону и проходила в тридцати шагах от виселицы. Герцогиня Неверская шепнула что-то на ухо командиру своей охраны, Маргарита сделала знак Жийоне, и все четверо, проехав некоторое расстояние по этой проселочной дороге, спрятались за кустами изгороди, ближайшими к тому месту, где должно было произойти событие, видимо, возбуждавшее в дамах сильное желание быть его зрительницами. Как мы сказали, их отделяло шагов тридцать от того места, где восхищенный Коконнас самозабвенно жестикулировал перед трупом адмирала.

Маргарита сошла с лошади, за ней герцогиня Неверская и Жийона; командир тоже спешился и взял в руки поводья четырех лошадей. Густая зеленая трава служила для трех женщин троном, которого так часто и безуспешно добиваются принцессы. Просвет в изгороди позволял им видеть все.

Ла Моль уже закончил свой маневр, подъехал к Коконнасу сзади и хлопнул его по плечу.

Пьемонтец обернулся.

— О-о! Так это не сон?! — воскликнул Коконнас. — Вы все еще живы?

— Да, граф, я еще жив, — ответил Ла Моль. — Не по вашей вине, но я живу.

— Дьявольщина! Я вас узнал, несмотря на вашу бледность, — ответил Коконнас. — Когда мы виделись в последний раз, вы были порумянее.

— И я вас узнаю, несмотря на ваш желтый рубец через все лицо; когда я наносил его, вы были побледнее.

Коконнас закусил губу, но, видимо, решив продолжить разговор

в ироническом тоне, сказал:

— Не правда ли, господин Ла Моль, забавно, особенно для гугенота, видеть адмирала повешенным на железный крюк! Ведь есть же такие изуверы, которые обвиняют нас, будто мы избивали даже грудных младенцев, гугенотиков.

— Граф, я больше не гугенот, — ответил Ла Моль, склоняя голову, — я имею счастье быть католиком.

— Вот так так! — воскликнул Коконнас и расхохотался. — Вы обратились в истинную веру? О! Ловко сделано!

— Я дал обет перейти в католичество, — продолжал Ла Моль, все так же серьезно и вежливо, — если спасусь от избиения.

— Граф, — ответил Коконнас, — ваш обет очень благоразумен, и я вас поздравляю; может быть, вы дали и другие обеты?

— Да, я дал и другой обет, — ответил Ла Моль совершенно спокойно, поглаживая шею своей лошади.

— Какой же?

— Повесить вас вон там, над адмиралом Колиньи, на том гвоздике — он точно ждет вас.

— Живьем, как есть? — спросил Коконнас.

— Нет, граф, сначала я проткну вас шпагой.

Коконнас побагровел, глаза его сверкнули зеленым огоньком.

— Взгляните на этот гвоздик, — ответил он с издевкой.

— Да, ну и что же — этот гвоздик?

— Вы не доросли до него, мой миленький дворянчик, — ответил Коконнас.

— Я встану на вашу лошадь, мой великан-человекоубийца! — возразил Ла Моль. — Неужели вы воображаете, мой дорогой граф де Коконнас, что можно убивать безнаказанно, пользуясь тем благородным и почетным случаем, когда сто против одного? Нет! Приходит день, когда враги снова встречаются, и думается мне, что именно сегодня — такой день! Меня очень подмывало раздробить вашу башку выстрелом из пистолета, но, увы, я был бы не в силах хорошо прицелиться, потому что у меня дрожат руки из-за ран, которые вы нанесли мне так предательски.

— Мою башку?! — прорычал Коконнас, спрыгивая с лошади. — Ату его, ату! Слезайте, граф, и обнажайте шпагу!

И Коконнас выхватил свою шпагу.

— Мне послышалось, что твой гугенот назвал его голову башкой, — прошептала герцогиня Неверская на ухо Маргарите, — разве, по-твоему, он некрасив?

— Очарователен! — засмеялась Маргарита. — И я вынуждена сказать, что в пылу гнева Ла Моль был несправедлив. Но тсс! Давай смотреть!

Ла Моль спешился с той же торопливостью, что и его противник, снял свой вишневый плащ, бережно положил его на землю, вынул шпагу и встал в позицию.

— Ах! — вскрикнул он, вытягивая руку.

— Ох! — простонал Коконнас, распрямляя свою.

Вы помните, конечно, что оба они были ранены в правое плечо, поэтому всякое резкое движение вызывало сильную боль.

За кустом послышался сдержанный смех. Обе принцессы не могли не засмеяться при виде двух бойцов, с гримасой на лице растиравших раненое плечо. Их смех донесся и до двух дворян, совершенно не подозревавших о присутствии свидетелей; обернувшись, они узнали своих дам.

Ла Моль мгновенно снова стал в позицию, и Коконнас, очень выразительно сказав «дьявольщина!», скрестил свою шпагу с его шпагой.