Королева Марго
Шрифт:
— Вон тот бледный красивый молодой человек?! — воскликнула герцогиня, не будучи в силах сдержать своего первого впечатления.
— Да-да! Тот самый, что чуть не сбил твоего пьемонтца!
— О-о! Это может кончиться ужасно! — сказала герцогиня. — Они смотрят друг на друга!.. Узнали!
Действительно, Коконнас обернулся, узнал Ла Моля и даже выпустил повод от удивления: он был уверен, что убил своего бывшего приятеля или, по крайней мере, надолго вывел его из строя. Ла Моль тоже узнал пьемонтца и почувствовал, как вдруг вспыхнуло его лицо. В течение нескольких секунд, достаточных для выражения затаенных чувств каждого из них, они впивались друг в друга таким взглядом, что привели в трепет обеих дам. После этого Ла Моль, осмотревшись кругом и, видимо, сообразив, что здесь не место для взаимных объяснений, пришпорил лошадь и догнал герцога Алансонского. Коконнас постоял с минуту на том же месте, закручивая ус все выше, пока кончик не ткнулся ему в глаз; наконец, увидев, что Ла Моль, не говоря ни слова, поехал прочь, он решил двинуться за всеми.
— Да, да! — произнесла Маргарита с горечью разочарования. — Я не ошиблась… Но это уж слишком.
И она до крови прикусила губы.
— Он очень красив, — заметила герцогиня, пытаясь утешить подругу.
Как раз в эту минуту герцог Алансонский занял место позади короля и королевы-матери, и, таким образом, дворяне герцога, следуя за ним, должны были проехать мимо Маргариты и герцогини Неверской. Поравнявшись с ними, Ла Моль снял шляпу, поклонился до самой шеи своей лошади и, не надевая шляпы, ждал, что ее величество удостоит его взглядом.
Но Маргарита гордо отвернулась.
Ла Моль заметил на лице королевы презрительное выражение и из бледного стал зеленым. Больше того, он вынужден был ухватиться за гриву лошади, чтобы не упасть.
— Ой-ой! Жестокая женщина! — сказала герцогиня королеве. — Посмотри же на него, не то он лишится чувств.
— Только этого еще недоставало, — ответила королева с уничтожающей усмешкой. — Нет ли у тебя нюхательной соли?
Герцогиня Неверская ошиблась. Ла Моль хотя и покачнулся, но справился с собой и, укрепившись в седле, занял свое место в свите герцога Алансонского.
В это время королевский поезд продвигался вперед; вдали стал вырисовываться зловещий силуэт виселицы, поставленной и обновленной Ангерраном де Мариньи. Никогда еще не была она увешана так густо, как в этот день.
Приставы и гвардейцы прошли вперед и стали широким кругом вдоль ограды. При их приближении вороны, сидевшие на виселице, поднялись, и, огорченно каркая, улетели.
В обычные дни монфоконская виселица служила прибежищем для собак, привлекаемых частою добычей, и для грабителей-философов, заходивших сюда размышлять о печальной стороне их ремесла.
В этот день собаки и грабители отсутствовали, по крайней мере, их не было видно. Первых вместе с воронами разогнали приставы и гвардейцы, вторые сами смешались с толпой, чтобы применить ловкость своих рук, от которой зависит веселая сторона их ремесла.
Поезд приближался к виселице; первыми подъехали к ней Карл IX и Екатерина, за ними — герцог Анжуйский, герцог Алансонский, король Наваррский, герцог Гиз и их дворяне; дальше — королева Маргарита, герцогиня Неверская и все дамы, составлявшие, как говорили, летучий эскадрон королевы-матери; еще дальше — пажи, стремянные, лакеи и народ; всего тысяч десять человек.
На главной виселице качалась какая-то бесформенная масса, обезображенный труп, почерневший, покрытый запекшейся кровью и слоем свежей белесой пыли. У трупа отсутствовала голова, поэтому он был повешен за ноги. Но всегда изобретательный народ заменил голову пучком соломы и поверх него надел человеческую маску, а какой-то насмешник, знавший привычки адмирала, всунул ей в рот зубочистку.
Вся эта процессия из разряженных вельмож и прекрасных дам, двигавшаяся мимо почерневших трупов и длинных грубых перекладин виселицы, представляла собой жуткое причудливое зрелище, напоминавшее картину Гойи. И чем шумнее выражалась радость зрителей, тем резче противоречила она мрачному безмолвию и мертвой бесчувственности трупов, которые служили предметом для насмешек, приводивших в дрожь самих насмешников.
Многим было тяжело смотреть на эту страшную картину; в группе обращенных гугенотов выделялся своею бледностью Генрих Наваррский: как ни умел он владеть собой, какой бы способностью скрывать свои чувства ни наградило его Небо, он все же не мог выдержать. Пользуясь тем обстоятельством, что от этих человеческих останков шел невыносимый смрад, Генрих подъехал к Карлу IX, остановившемуся вместе с Екатериной перед трупом адмирала.
— Сир, — сказал он, — не находит ли ваше величество, что этот жалкий труп пахнет очень скверно и что не стоит здесь оставаться дольше?
— Ты так думаешь, Анрио? — сказал Карл, глаза которого горели злорадством.
— Да, ваше величество.
— А я придерживаюсь другого мнения: труп врага всегда пахнет хорошо!
— Сир, — вмешался в разговор Таван, — если вы знали, что мы поедем навестить адмирала, то вашему величеству следовало пригласить Ронсара, вашего учителя поэзии: он тут же составил бы эпитафию старику Гаспару.
— Можно обойтись и без него, — ответил Карл IX, — составим ее сами… — И, подумав одну минуту, сказал: — Ну, например, послушайте вот это:
Вот адмирал — когда б вы были строги, То чести бы ему не оказали вы. Он опочил, повешенный за ноги, За неименьем головы.— Браво, браво! — закричали дворяне-католики, тогда как обращенные гугеноты молчали, нахмурив брови.
Генрих в это время болтал с Маргаритой и герцогиней Неверской, делая вид, что не слыхал королевского экспромта.
— Едем, едем, сын мой! — сказала Екатерина, начиная чувствовать себя нехорошо от этого зловония, заглушавшего все ароматы духов, которыми она была опрыскана. — Едем. «Нет такой хорошей компании, которая бы не расходилась». Простимся с адмиралом и едем в Париж.
Она иронически кивнула головой адмиралу — так, как прощаются с хорошим другом, — заняла место в голове колонны и выехала на прежнюю дорогу, за нею последовала вся процессия, двигаясь мимо трупа Колиньи.
Солнце уже спускалось к горизонту. Толпа хлынула вслед за их величествами, наслаждаясь великолепием королевской процессии во всех ее подробностях; вместе с толпой ушли и жулики; таким образом, минут через десять после отъезда короля уже не оставалось никого близ изуродованного трупа адмирала, овеваемого лишь набежавшим вечерним ветерком.