Королева воскресла!
Шрифт:
Эта мысль немного утешила меня, когда я одевалась на праздник. Карнавального костюма у меня не было, было только бледное, розовое платье с оборками, оно уже полиняло от многочисленных стирок, но в темноте могло сойти за приличное. Я промыла волосы березовым листом и воткнула в них белую астру, вообще, я постаралась себя украсить, насколько могла, насколько вообще можно было украсить такое невзрачное существо, как я.
На меня никто не обращал внимания, но это меня мало огорчало. Я любовалась фейерверком, нарядной шумной толпой в карнавальных костюмах, гирляндами
Потом я стояла на берегу, мне очень хотелось покататься на лодке, но ни одну веселую компанию я бы попросить об этом не решилась. Как раз в это время отплывали очередные лодки, там все были по парам: и звездочеты, и купцы… Только одному трубочисту пары не хватило. Его вытолкнули на берег выбирать себе даму. Он огляделся, весь черный, начиная от ботинок и кончая шляпой, только парик на нем был белый, обошел всех дам на набережной и остановился возле меня.
— Не хотите покататься?
Мне с трудом верилось, что в такой толпе женщин, где одна другой лучше, кому-то взбредет в голову остановить свой выбор на мне. Это было противоестественно. Потом я решила, что сегодня, по-видимому, день чудес.
Компания была веселая. Под масками никто никого не узнавал, поэтому все вытворяли, что вздумается, и ничего не опасались. Факир играл на лютне, две разномастные кошки ему подпевали, звездочет выкатил откуда-то из-под скамьи бочонок пива, и мы пили все по очереди из одной кружки и хохотали.
Трубочист обнимал меня так уверенно, словно я всю жизнь принадлежала только ему. Вот я и дождалась. Меня обнимали как женщину, а не как младшего братишку! Потом он поцеловал меня в ухо, я и это стерпела, только залилась краской. Потом — в шею, я отдернулась как ужаленная, и только после поняла, что это было очень приятно.
— Трубочист! — засмеялся факир, — капризную ты нашел себе девчонку!
В отличие от меня, другие дамы целовались со своими кавалерами упоенно и без стеснения. Так было принято, они за этим сюда и сели. Кошечки с наклеенными усиками, выставляли свои ножки в кружевных чулках, и мужские ладони поглаживали их с видимым удовольствием. Я ничего против этого не имела, я только подумала, что будет, если я выставлю свою тощую, кривую ногу, и у меня пропало всякое настроение! Я не туда попала! Не для меня все эти удовольствия!
— Отвезите меня на берег, — попросила я, — пожалуйста!
Они высадили меня на другом берегу, где не было ничего, кроме кустов и темноты. К моему ужасу трубочист выпрыгнул вслед за мной и оттолкнул ногой лодку.
— Плывите!
Они со смехом и глупыми напутствиями уплыли. Мои щеки так горели, что, наверно, светили в темноте как лампы. Я растерянно пятилась, пока не впечаталась спиной в огромный дуб.
Он отвел мне рукой волосы с лица, провел пальцами по шее, это было тоже приятно, но я вся сжалась в дрожащий комок и уперлась ладонями ему в грудь, стараясь
— Отпустите, — сказала я беспомощно.
Трубочист разжал руки и даже отступил на шаг.
— Однако, я не привык, чтоб меня отталкивали, — весело сказал он совсем другим голосом, и я чуть не задохнулась от такого поворота событий.
— Зарих!
— Ну, конечно.
Он снял маску и шляпу с париком, в темноте я почти не видела его лица, но, по-моему, он улыбался. Я отказывалась верить в то, что происходит, я ждала какой-то очередной шутки над собой.
— Вы хотите надо мной посмеяться, ваше высочество?
— Нет, я хочу разрезать тебя на мелкие кусочки и зарыть в землю. Вот, пожалуй, здесь… не возражаешь?
Мне было почему-то совсем не до шуток, душа моя металась между восторгом и отчаянием, а ноющая боль в сердце мешала понимать что-либо.
— Разрежьте меня, ваше высочество, — сказала я, — растерзайте меня, затопчите в землю… я даже не пикну. Одной лягушкой станет меньше.
Зарих снова приблизился, взял меня за плечи и шепнул в самое ухо, так что сердце оборвалось и упало куда-то в пропасть.
— Хочешь, я буду любить тебя до утра, как самую прекрасную принцессу? Хочешь, Жанет?
— А… завтра? — задала я глупейший вопрос, — завтра вы меня разлюбите?
— Разве может кто-нибудь в этом замке поручиться за то, что будет завтра?
— Вы правы, зачем заглядывать так далеко! Мне так много не надо! — спина моя до боли впивалась в шершавую дубовую кору, колени подгибались, — я просто не могу понять… неужели я вам нравлюсь?
— Да. Очень…
Не знаю, что случилось: то ли звезда моя наконец посветила на меня благосклонно, то ли Господь Бог на минуту отвернулся… Мы лежали в моей комнатушке на узкой жесткой кровати, прекрасный принц и маленькая прачка, и мир не рухнул, не разрушились горы, и не пересохли моря! Только сердце трепыхалось в груди как воробушек, губы пылали, и сладко ныло где-то внизу живота.
Лампа светила тускло, отражаясь в треснувшем зеркале, скрипело на ветру раскрытое окно, за окном звучала веселая музыка, метались разноцветные огни, и шумела толпа. На стуле висели мое бледно-розовое платье и черный костюм трубочиста, на столе, рядом с букетиком астр лежали парик и маска.
— Знаешь, Жанет, я пожалуй уеду в свой Тарльский замок, и увезу тебя с собой. И пусть они тут как хотят! Ты поедешь со мной?
— Конечно, поеду. Куда ты только захочешь. Но что будет тогда с Лесовией?
— Как будто кроме меня некому думать о судьбе Лесовии!
— Некому.
— Мне всё тут надоело: вся эта мразь и весь этот разврат! В конце концов, я не король.
— Зарих…
— Ну что?
— Ведь я же не затем добывала тебе твои бумаги, чтобы ты взял и махнул на всё рукой.
Зарих приподнялся надо мной и посмотрел мне в лицо с тоской и безнадежностью, он сам прекрасно понимал, что никуда не уедет. От своего чувства долга он мог избавиться разве что в мечтах.
— Если б ты только знала… ты даже представить не можешь, что здесь происходит!