Королева воскресла!
Шрифт:
Завтра умер король, и к власти пришел тиманский клан. Все родственники королевы Юлианы заполонили дворец и чувствовали себя здесь как дома. Зарих с трудом переносил такую перемену власти. Принцем он больше не был, и с ним считались только потому, что за его спиной стояли герцоги Тифонский и Тарльский, и вся могучая династия баронов Оорлов.
Потом началась война, к которой Лесовия была совсем не готова, войско собиралось медленно, не хватало ни оружия, ни провианта, а на юге Триморье уже полностью подчинило себе Лемур и наступало на Алонс.
В связи с новыми прядками меня выселили из моей комнаты во
В комнате, где меня поселили, было еще три девушки: Гретта, Симона и Этель. Гретта и Симона тоже работали на кухне, а Этель была горничной у королевы. Она была из нас четверых самая хорошенькая и ухоженная, ее бледное, сонное личико, припудренное и обрамленное в светлые локоны, частенько смотрело на нас, простых кухарок, свысока. Гретта была рослая, румяная хохотушка, а Симона — серьезная и тихая смуглая девушка, под подушкой у нее всегда лежал молитвенник. Я смотрела на них, сидя на своей узкой кровати, слушая, как барабанит дождь в стекло, вдыхая запах отсыревших простыней и подушек, и думала, что жизнь кончена…
Я отвыкла от трудной работы, я успела забыть, что такое работать, не покладая рук! Котлы были тяжелые, ножи тупые, вода ледяная, такая, что немели пальцы, глаза слипались от пота и слезились от дыма… Гретта меня подбадривала и даже помогала перетаскивать тяжелые кастрюли. Я все время вспоминала Лили, и мне хотелось плакать.
Вечером, едва добравшись до своей кровати, я падала на нее и засыпала, не столько от усталости, столько оттого, что мне просто не хотелось бодрствовать в этом мире. А сон — это почти как смерть, только со сновидениями.
— Экая ты дохленькая, — говорила Гретта, — и глаза всё время на мокром месте!
Я отворачивалась к носом к стенке и натягивала на себя одеяло. Оно было колючее и пахло козлом.
— Привыкну…
Как-то утром мы пришли на кухню, разошлись по своим местам и закатали рукава. Мне досталась телячья нога, но я вдруг поняла, что не могу смотреть на мясо. И на рыбу. И вообще на еду! Меня затошнило как-то сразу и навсегда. И без того безрадостный мир стал просто невыносимым. Я тогда села куда-то на ведро у стены, и мысль у меня была только одна: вытошнит меня или нет, и если да, то куда…
Гретта и Симона подошли ко мне почти одновременно.
— Жанет, ты что? Что с тобой?
— Тошнит, — сказала я безразличным тоном.
Набожная Симона ахнула, а Гретта покачала головой.
— Допрыгалась?
— Как здесь пахнет невыносимо, — сказала я, морщась, — как вы это терпите?
— Иди, иди полежи, может, полегче будет.
Я встала как во сне и направилась к дверям. Почему-то всё, абсолютно всё стало безразлично, словно я уже рассталась со своим несчастным телом и наблюдала за ним со стороны.
— Ты куда? — старший повар преградил мне дорогу, я тупо смотрела на его толстое красное лицо.
— Пропустите меня.
— Я спрашиваю, куда это ты направилась?
— К черту! — рявкнула я и отпихнула его с неожиданной для себя силой.
— Я тебя выгоню! — орал он мне вслед.
— Выгоняйте!
В коридоре мне стало немного легче. Я прислонилась к холодной стене и безрадостно размышляла.
У меня будет ребенок. Зарих скоро
Этель надевала перед зеркалом накрахмаленный передник и чепчик. К мытью полов она готовилась как к именинам.
— Ты знаешь комнату, где я жила при прежней королеве?
Она посмотрела на меня сонным личиком и долго соображала, о чем же это я ее спросила.
— А! Знаю, конечно…
— Там живет кто-нибудь?
— Там сейчас парики и туфли. И пылища.
— А вазы там нет? Голубой с золотой вязью?
— Вазы?..
Этель так медленно соображала, что мне хотелось ее убить!
— А королева Юлиана сказала, что это ее любимая ваза, и забрала к себе в спальню.
— Послушай, — я подошла к ней вплотную, — давай я схожу сегодня помыть полы вместо тебя?
— Ты что с ума сошла?
— Я схожу вместо тебя.
По-моему, я была ужасна в своей решительности, потому что сонная Этель испуганно попятилась от меня, развязала фартук и протянула мне.
— На…
Я натянула чепчик на самые уши и прихватила ведро и тряпку.
**********************************************************
**************************
В спальне королевы Юлианы было пусто. Я добросовестно возила тряпкой по полу, подбираясь к тому месту, где стояла на трюмо моя ваза. "Это не воровство", — говорила я себе, — "это мои деньги, если они там еще лежат!" Я так волновалась, что даже тошноты не замечала. "А если их там нет? Идти на поклон к матери? Или, может, рассказать Зариху? Ну, уж, нет! Нужен ему твой ребенок! Он о тебе и думать забыл, уродина несчастная! Разве он упомнит всех своих служанок?.. Он любил тебя до утра как принцессу, а большего он и не обещал!"
Шаги послышались внезапно, порывистый и звонкий стук каблучков о паркет. Я едва успела отскочить за выступ камина, мне никак нельзя было сталкиваться с королевой, которая меня сразу узнает.
Она упала на кровать. Сразу, с разбегу. И зарыдала! Она каталась по кровати и выла как раненная тигрица, эта прекрасная, беспощадная королева. Ее медные волосы метались по подушке как всполохи огня, тело страстно выгибалось, руки хватали и комкали одеяло. Ей было чудовищно плохо, и на какую-то минуту мне стало ее даже жаль, но потом я вспомнила Лили, Корби, Молли Моури, настоящую Юлиану, наконец, себя, сброшенную с моста, и всё во мне восстало против этой женщины. Она заслужила свои мучения.
Пока она выла и кусала подушку, мне удалось прошмыгнуть к окну за занавеску. Правда, ведро стояло на самом видном месте, но ей было не до ведра!
Потом вошел слуга и сказал, что ее хочет видеть Зарих. Она мгновенно взяла себя в руки и села.
— Пусть подождет пять минут!
От слез не осталось и следа. Королева стремительно подбежала к зеркалу, схватила пудреницу, потом румяна… потом кинулась к шкафу, сбросила с себя всё и надела роскошный шелковый халат, отороченный лисьим мехом. Как же она хотела ему нравиться!