Королевская аллея
Шрифт:
— Ma Signore, che cosa mi domanda? Sono veramente innamorato di questa bellissima lingua, la pi`u bella del mondo. {434}
— Просто невероятно!
— Una lingua musicale{435}.
— Только не впадайте в поэзию. Мне от нее становится дурно{436}. У нас в большом зале во время файф-о-клока иногда выступают поэты, те, у кого есть что надеть. Дамам{437}…
— Si, si, le donne adorabile, the ladies of D"usseldorf, Mesdames du Rhin, les fleurs du pays… [92]
— …это нравится, но меня стихи в холодный пот вгоняют {438} .
— Я
— Как вам и приличествует.
— Уже молчу.
— Дю Плесси? Вы уверены в своем происхождении?
— Насколько это вообще возможно.
92
Да-да, обожаемые женщины (итал.), эти леди из Дюссельдорфа (англ.), рейнские мадам, цветы этой земли (франц.).
93
Господин директор (франц.).
— Пусть так. Вы кажетесь смышленым, ловким, и это даже преуменьшение. (Клеменс Мерк ощущал себя Зевсом, а сверх того — странно счастливым.) Вы можете работать в ресторане.
— Какое счастье!
— Я буду за вами присматривать.
— Что более чем правильно, я просто счастливчик!
— Ну, теперь идите, мой сын. Невероятно… Завтра вы принесете мне гуляш.
— Это врата в Элизиум!
— Я люблю, чтобы он дымился. Еще раз, как ваше имя? Ответьте — и ни слова больше.
— Арман, мсье. Счастливый Арман.
— Идите.
— Само собой, и все же неохотно. Некое внутреннее содержимое, амальгама готовности исполнить распоряжение и протеста против него, которое какой-нибудь философ наверняка захотел бы исследовать…
— И научитесь подобающим образом говорить по-немецки. Так, чтобы человек вас понимал, простой человек.
— Мы не можем исходить из того, что все люди обладают интеллектом, подобным нашему. Я понимаю.
— Ничего диссонирующего я больше не желаю слышать, — изрек польщенный Мерк. Есть, оказывается, еще и другой мир, помимо мира Лизелотты и ее тура на «боргварде»…
— В ночные часы, если сну не удавалось меня сморить — о сладкие грезы, часто мы предпочитаем их лютой повседневности, — я постоянно совал нос в хорошие книжки.
— В какие же?
— В образцы немецкого поэтического искусства.
— Они вам не помогут.
— Впредь я буду еще и заучивать наизусть прейскуранты блюд. Что пойдет во благо нашим клиентам.
— Пусть уходит. От него опять голова идет кругом…
— Какой знакомый тон! Votre serviteur, Monsieur le directeur [94] . Желаю вам столь же успешного продолжения этого дня. Завтра я принесу для вас будапештский ланч.
94
К вашим услугам, господин директор (франц.).
— Ровно в одиннадцать.
Голова, на которой пажеская шапочка смотрелась как хотя и устаревший, но все же красящий ее ингредиент, склонилась в поклоне. Молодой человек покинул помещение, пятясь назад. Когда дверь кабинета тихо отворилась, смущенная Йоланда Безенфельдт отступила на шаг. Клеменс Мерк неподвижно смотрел на свою тарелку с остатками соуса, пытаясь собраться с мыслями, — и, можно сказать, почти обрадовался, что теперь появилась возможность осведомиться об успехах кейтеринга.
Получилось так, что именно шефу досталась комната без окон, что, несмотря на наличие деревянных панелей и лесного пейзажа, свидетельствовало об ошибках в планировании.
Не каждому дано пережить окончание своей служебной деятельности.
Скажем, Штюрцли, ставший примером для многих, умер за две недели до выхода на пенсию — правда, в результате несчастного случая. Из-за резкого похолодания в кантоне Вале. Такая смерть настолько уместна для сына гор, что кажется неуместной.
— Надо бы достать для него водительское удостоверение.
— Что вы сказали? — крикнул господин Мерк в предбанник.
— Нам нужен курьер и, время от времени, шофер.
— Он совершенно вскружил вам голову.
Фройляйн Безенфельдт
Визит с берегов Траве
Здесь про него знает каждый школьник. Курфюрст Иоганн Вильгельм Пфальцский{439}, герцог Юлиха и Берга, был великолепным барочным бонвиваном. Именно благодаря его правлению, его душевной щедрости и расточительству их городок возле Рейна, некогда тесный и сырой, превратился в Нижнерейнскую Флоренцию, в Маленький Париж, раскинувшийся посреди тугайных лесов. Этот представитель династии Виттельсбахов — к которому в результате легендарных пирушек с подданными, которые он устраивал am Spass an der Freud’, «ради радости как таковой», как бы само собой приросло ласково-просторечное имя Ян Веллем, — построил здесь, в мусической пустыне, первый оперный театр: сразу снискавший, благодаря своим примадоннам и кастратам, мировую известность; заложив какой-то ненужный клочок земли, курфюрст основал Дюссельдорфскую картинную галерею, которая (вплоть до того момента, когда ее насильственно «унаследовал» Мюнхен{440}) выставленными в ней «Вознесениями» Рубенса помогала воспарить в райские выси и многим специально приезжавшим сюда путешественникам. Предприимчивый отец отечества, чьи кутежи стали стимулом для развития всех ремесел, устраивал во дворце нескончаемые маскарады и балы; поэтому неудивительно, что для блага возвращающихся домой горожан (а также носильщиков паланкинов, которые прежде, в темноте, нередко спотыкались и роняли седоков в сточную канаву) он велел инсталлировать одну из первых — и самых ярких в Европе — систем уличного освещения. Ян Веллем был человеком деятельным и наделенным хорошим вкусом. Мир его праху, покоящемуся в Церкви Апостола Андрея, теперь — под обрушившимся сводом и временной крышей! А чтобы течение времени никогда не смогло его устранить, этот жизнерадостный правитель — государственные долги за выпавшее ему на долю счастье наверняка пришлось выплачивать бедствующим потомкам — еще при жизни велел соорудить в резиденции бронзовый памятник ему самому, на высоком цоколе. Итальянско-фламандский мастер изобразил царственного всадника в доспехах, с париком и курфюстской шапкой на голове, в натуральный рост; бюргеры, надо думать, с воодушевлением пожертвовали медь для дорогого монумента: так что теперь Ян Веллем, скончавшийся бездетным, скачет на своем капитальном зеленом жеребце, указуя скипетром на нашу посюсторонность; ничуть не пострадавший — по счастью — при бомбежках, он скачет от рынка к Бургплац на другом берегу реки; упитанный и непоколебимый, он вот-вот пересечет мост: будто по прошествии стольких столетий все еще хочет осчастливить скупых жителей Нидерландов своими карнавалами и кипением артистической жизни. В последующие времена культурная ситуация здесь, в Дюссельдорфе, как правило, куда больше, чем при нем, напоминала сонное царство…
Четыре часа пополудни уже пробило.
В «гостиную Яна Веллема», в мезонине отеля «Брайденбахер хоф», быстро вошел кельнер с подносом в руках и поставил на стол стаканы, минеральную воду, тарелку с ломтиками пумперникеля. Если ограничиться рамками отеля, трудно понять, почему лишь одно из его помещений, и при том далеко не самое востребованное, названо в честь любимого отца отечества. Но поскольку вообще в городе и в ближайшей округе каждая третья улица или площадь, каждое четвертое кафе украшены этим именем («Уголок Яна Веллема», «Бистро Веллема»…), гостиную, посвященную курфюрсту, решили — оригинальности ради — устроить в мезонине. Мезонин, в силу архитектурных особенностей здания, выглядит как кишка. Впрочем, его очень украшают восемь окон от пола до потолка, выходящих на внутренний двор. В этом обильно освещенном помещении имели место лишь относительно скромные события: празднования конфирмации, кофепития после похорон, один раз — заседание правления клуба спортивных танцев «Красное-Белое». Порой именно «гостиная Яна Веллема» неделями использовалась в качестве чулана.
Кельнер взглянул, достаточно ли приготовлено стульев, поправил гардины, чтобы между ними не было просветов, и удалился.
Несколько минут спустя перед дверью в гостиную, откуда ни возьмись, вынырнуло нечто наподобие красного помпона. Огненное создание не без труда толкнуло дверную ручку, заглянуло в «кишку», после чего вновь скрылось в том направлении, где располагаются буфетная, а также мужской и женский туалеты.
В мезонине незаметно пролетело еще сколько-то спокойных минут. Из всех шумов в вестибюле сюда, через полукруглую лестничную площадку, доносился порой только звонок телефона.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
