Королевская кровь. Горький пепел
Шрифт:
– То знаю, – кивнул он, понизив голос. – Нерха говорил. Иди. Застанешь еще его. Поселение готовится уходить. Неспокойно тут последние декады, Охтор. Отряды наемников заходят глубже, чем раньше, и много их! Почти вплотную недавно подлетели на раньярах, но дальше не смогли, увел их Источник-то. Еще закрывает наших от них даже в лесу, но слабеет, видно, что слабеет. А был еще лазутчик… – он снова покосился на своих людей. – Ну, это тебе Нерха расскажет. Идти тебе надо.
Алинка нервно оглянулась – после слов седоусого ощущение безопасности ушло. Но лорд Тротт спокойно кивнул, принимая слова к сведению,
Поселение, к которому вела начинающаяся еще в лесу дорога, оказалось окружено высоченным частоколом из нескольких рядов стволов со срубленными наискосок верхушками. Ближе к лесу находились стволы пониже, следующий ряд – выше, следующий – еще выше. Лес подходил почти вплотную к ограде, хотя Алина увидела у стен и небольшие возделанные поля, на которых под закатным солнцем копошились люди – и женщины, и мужчины, и дети; в высокой траве виднелись спины мелких белых и пестрых коз.
Она крутила головой, пытаясь разглядеть побольше, и впитывала, вдыхала в себя все многообразие звуков и запахов этой пасторали, удивительной на фоне чудовищного напряжения последних недель. Козы блеяли, из-за частокола раздавались пение петухов и лай собак, пахло травой, мокрой после дождя землей и гарью. Вверх над поселением поднимались столбы печного дыма, и Алина, представив себе горячий куриный суп и кусочек свежего хлебушка с маслом, зажмурилась, облизнула губы и застонала – так захотелось есть.
Открыв глаза, она поймала внимательный взгляд лорда Тротта – и нервно передернула плечами. Стыдно, что ведет себя как ребенок.
– Не смотрите на меня так, лорд Макс, – сказала она тоненько и очень серьезно, – а то я чувствую себя лягушкой в вашей лаборатории.
Профессор не улыбнулся, а неожиданно озадаченно моргнул и отвернулся.
– Вы очень говорливая лягушка, ваше высочество, – процедил он, ускоряя шаг.
– И очень голодная, – заверила Алина его спину. Крылья Тротта дрогнули – то ли усмехнулся, то ли ругнулся, – но принцесса, больше не обижаясь, потрусила за ним. Перепады настроения спутника стали ее занимать. Так, наверное, ощущают себя музыканты: вот коснись этой клавиши или струны, и звук пойдет тяжелый, агрессивный, а вот этой – и зазвенит нежно и весело.
Навстречу путникам по дороге шли две женщины, темноволосые, темноглазые, с корзинами, пристроенными на бедрах, – перед Максом-Охтором они склонили головы, и принцесса недоуменно глянула на него, а потом снова принялась рассматривать местных жительниц. Очень простая одежда: на талии повязаны темные тканевые юбки, за пояса которых заткнуты подолы нижних длинных сорочек, обнажая до колен ноги. Обувь, плетенная из чего-то растительного, напоминала обычные туринские лапти. Они еще долго оглядывались на Алину, а принцесса – на них. Ей было странно, и снова вернулось ощущение нереальности, как в первые дни на Лортахе.
– У них совсем другие глаза, – сказала она молчаливому Тротту, задыхаясь от желания поделиться. – Понимаете?
– Если вы выразитесь конкретнее, – сухо откликнулся инляндец, – возможно, и пойму.
– Вы не замечаете, наверное, – Алина с откровенной жалостью посмотрела на него. – Конечно, вы же давно здесь. У них глаза людей, никогда не видевших телевизора. Электрической лампочки. Магии.
– Большинство из них и книг не видели, – продолжил Тротт, явно забавляясь ее впечатлительностью.
«Ну и пусть», – решила принцесса. Пусть лучше смотрит на нее с усмешкой, чем раздражается. Она переключила внимание на высокие стены и огромные раскрытые ворота, обитые все теми же неровными листами из хитина внахлест, отчего создавалось впечатление, что это шкура огромной змеи.
– Это старая защита от охонгов и пауков-лорхов, – объяснил профессор, заметив ее удивление. – Долгое время круги ограждения расширяли, это труд многих поколений дар-тени. Теперь, даже если лорх случайно доберется сюда, внутрь он пробраться не сможет. Запрыгнет, соскользнет в промежуток между частоколом, застрянет, и его добьют. Здесь постоянно дежурят часовые, – он кивнул на небольшие башенки за воротами, на крытых площадках которых виднелись вооруженные люди. – Если увидят опасность, трубят в рог, созывая жителей, и закрывают ворота.
– А если кто-то не успеет добежать? – с дрожью в голосе поинтересовалась Алина.
– Все знают, что лучше успеть, – жестко проговорил Тротт и, махнув дозорным, шагнул за ворота.
Внутри поселение оказалось большой деревней – домов было очень много, наверное, больше пятидесяти, – со всеми ее звуками и запахами. Частокол примыкал к скалам, за которыми вдалеке виднелись горы. Дома, с темными окнами, приземистые, укрытые или соломой, или дерном с зеленой травой, были расположены хаотично; что-то наподобие главной улицы шло от ворот и терялось среди избушек. Во дворах тоже паслись козы, у скал поблескивало озерцо, по дороге бегали лохматые куры. На Алинку сбежалось посмотреть, наверное, все поселение, но Макс твердо вел ее куда-то в сторону, и наконец горланящая и рассматривающая ее толпа осталась позади, а он открыл калитку и шагнул в просторный двор, в котором находились большой дом и несколько построек поменьше.
– Это ваш дом? – спросила принцесса и застыла. Во дворе копошились мальчишки лет восьми-десяти, и Алина непонимающе уставилась на них. Пацаны, увидев гостей, подскочили, подбежали к ним, что-то голося, и Макс усмехнулся, потрепал их по головам и сказал:
– Зовите мать.
Принцесса замерла, захлопала глазами, глядя то на спины мальчишек – они забежали в дом, – то на инляндца. Нет, это не его дети, конечно, ведь он говорил, что дар-тени не могут здесь иметь детей. Тогда кто это?
Тротт спокойно шагал к крыльцу, когда снова распахнулась дверь, и на него вышла молодая женщина, симпатичная, тревожно крутящая головой, а затем вылетела и вторая, улыбающаяся, тоненькая, совсем молоденькая.
– Ты-ы-ы прише-е-ел! – странно растягивая слова, воскликнула она, почти слетев с крыльца, схватила Макса за руку, поцеловала ее. – Я жды-а-ала-а-а!
Алина, широко раскрыв глаза, смотрела на то, как лорд Макс улыбается – непривычно мягко, гладит девушку по щеке, а та снова хватает его руку и, счастливо жмурясь, прижимается к ней губами. Тротт воспринимал это так спокойно, будто это было в порядке вещей.