Королевская примулаРоман
Шрифт:
— И что профессор? — спросил, насупив брови, Шалва. Я знаю — в этот момент он проклинал меня за идею обратиться к Кериму Аджару.
— А профессор ничего. Он просто-напросто сказал тому гражданину, что ничуть не удивляется его просьбе, ибо лично знаком с двумя студентами, которые взялись доказать родство языков, то есть доказать то, над чем ломали головы и копья ученые еще много столетий назад. Сидите, Дзидзидзе, и вы сидите, Девдариани. Я повторяю, не хотел вас обидеть. Это хорошо, что вы честолюбивы, может пригодиться в жизни. Но я сказал то, что должен был сказать. Вся ваша работа — дело далекого будущего… Футурум-цвай. Вы должны знать это и ответить себе на вопрос: а хватит ли у вас сил, терпенья?..
— Можно, мы придем к вам в другой раз и принесем свою картотеку? — спросил я.
— Что за картотека?
— Мы хотим, чтобы вы немного по-другому начали думать о нас, — добавил Шалва.
— Ну что ж, приходите. Давайте условимся о дне.
Мы пришли к профессору через пять дней, дома у него сидел за букварем сосед «Чиним керосинка», он тотчас поднялся и стеснительно простился.
Нам предложили чай, это было хорошим предзнаменованием. Павка демонстрировал нам коллекцию марок, мы делали вид, что очень интересуемся ею, а Керим Аджар терпеливо ждал, пока сын не закончит своего дела. Супруга профессора налила нам по третьей чашке, когда Павка перевернул последнюю страницу.
Разговор перешел к иберам:
— Что вы думаете, профессор, о них? Мы хотели бы показать вам письмо одного английского ученого. — И мы рассказали о Харрисоне.
— Ну, во-первых, если мне не изменяет память, трудно найти хотя бы двух древних авторов, которые сходились в вопросе о происхождении народов Кавказа… Есть легенды, сказания, предположения. Да, языков много, но при всем том картвельский похож на менгрельский, на сванский, а абхазский похож на адыгейский и немного на черкесский. Что же касается письма Харрисона и его вопроса — кто откуда?.. Видите ли, язык басков непохож ни на один из окружающих его. И внешностью своей они непохожи ни на испанцев, ни на французов, среди которых живут: скулы у них чуть пошире, а формой головы баски напоминают грузин. Если мы вспомним высказывания древних об иберах: какие иберы откуда пришли — кавказские ли с Пиренеев или пиренейские с Кавказа, я бы стал на сторону тех, кто высказывал вторую гипотезу.
Я ничуть не хочу расхолаживать вас. Но вы должны совершенно трезво понимать ограниченность своих возможностей. Ваш материал — на другом конце континента. Имеете ли вы право строить работу, не имея ясной надежды побывать у басков, познакомиться с их языком, с их бытом, с их характером на месте? Я думаю, что у вас не слишком много шансов. Наконец, эти знаменитые баскские диалекты. Как можно приступить к языку, не изучив их? А диалект недолговечен, эти прекрасные образцы народного словотворчества могут исчезнуть на глазах. Жизнь наша столь быстра и так бурлива, что в этой бурливости своей стирает грани и, приобщая деревню к городской культуре, дает ей новый ритм, и новые понятия, и новые слова, заставляя постепенно забывать те, что были рождены в далекие, неторопливые времена. Так вот, мои диалекты под моей рукой, а где ваши? Как вы доберетесь до них?
— Конечно, мы хорошо знаем, как мало у нас надежд, — возразил Шалва. — Да, баски далеки от нас, но может же еще при нашей жизни что-то измениться и открыть двери в Басконию. Вот мы и хотим подготовить себя к этой поре. Мы думаем и о тех, кого после нас завлечет эта тайна: то, что не удастся нам, может удастся им… Впрочем, не такие еще мы старики, чтобы заботиться только о потомках. А что думает мой юный и неопытный друг? — Шалва посмотрел на меня.
Шалва, когда это ему бывало нужно, подчеркивал разницу в возрасте и требовал, чтобы я относился к нему с почтением, которого заслуживают опыт и мудрость. Иногда он позволял себе свысока называть меня юным другом. На первых порах все было по-другому, но, когда он почувствовал себя равноправным членом нашей корпорации, гонора у него прибавилось, но я не сердился. В конце концов это настоящий товарищ, а настоящему товарищу можно многое прощать.
— Я думаю, что мой достопочтенный коллега абсолютно прав. Мне особенно запомнятся его слова о грядущих поколениях исследователей, во имя которых он собирается жить, творить и дерзать. Вы пока не знаете, профессор, какой бескорыстный и самоотреченный человек рядом с вами. Он настолько весь устремлен в будущее, что я иногда кажусь самому себе по сравнению с ним кроманьонцем. В такую минуту мне хочется взять какое-либо каменное орудие собственного производства и слегка дать ему по башке, чтобы вернуть назад. При всем том Шалва прав — многое может измениться. И я в это верю. Думаю, придет такое время, когда и в Басконии появятся лингвисты, которые захотят протянуть нам руку. Вот мы и хотим быть готовыми к той поре.
— Я убежден, что и сейчас есть у них люди, которые этой проблемой занимаются, — перебил Керим Аджар, — просто мы пока мало знаем о них. Кстати, я только сегодня первый раз услышал о металлических пластинках, найденных при раскопках. Сколько лет пролежало письмо Харрисона? Если это действительно иберийские надписи и если их действительно удалось расшифровать…
Керим Аджар не докончил фразы.
В дверь постучали.
На пороге с букварем под мышкой стоял застенчиво улыбавшийся сосед «Чиним керосинка». Он пришел узнать, не освободился ли профессор.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВСТРЕЧА
Глава первая. Джекоб Харрисон
Вечером 12 июля 1936 года в гости к Джекобу Харрисону, профессору Лондонского института лингвистики и этнографии, пришли его коллеги, друзья и ученики. Профессор был в прекрасном расположении духа. Круглолицый, широкоплечий, он и внешностью, и зычным, с хрипотцой голосом больше напоминал шкипера, прошедшего огонь, воду и медные трубы, чем ученого-лингвиста, корпевшего над расшифровкой каких-то странных надписей.
Гости были приглашены к семи, к семи часам десяти минутам прибыли последние запоздавшие, и тогда Харрисон, успевший переброситься с каждым парой слов и найти для каждого интонацию, улыбку и взгляд, широким жестом пригласил в зал, где был накрыт стол на сорок персон. Это был длинный диковинный стол, державшийся лишь на четырех ножках, гости по давно заведенному ритуалу приподнимали скатерть и дивились его хитроумной конструкции, так же как дивились и десять, и пятнадцать лет назад, а Джекоб Харрисон как ни в чем не бывало говорил, что его можно раздвинуть еще, и тогда за ним смогут усесться шестьдесят человек.
— О, шестьдесят человек, кто же придумал и сделал этот стол? — удивленно спросила самая молодая гостья, и ближайшие соседи стали рассказывать ей, что этот стол уже много лет назад соорудил сам мистер Харрисон, что после этого чертежи были опубликованы в журнале «Госпожа Смекалка», что они привлекли внимание одного министра и двух лордов, но ни одному из них не удалось смастерить такой стол, какой смастерил Джекоб Харрисон в день рождения сына Стивена, это было… это было в сентябре 1894 года, за этим столом сидел ректор Лондонского университета сэр Арчибальд Крэг.