Королевская страсть (Цыганский барон)
Шрифт:
Снова выпрямившись, Мара сердито сдвинула брови:
— Почему вы так говорите? Вы ведь знаете, я пришла сюда не по своей воле. Может быть, вам что-то стало известно, что могло бросить на меня тень? По-вашему, я из тех женщин, которые наносят тайные ночные визиты мужчинам?
— Куртизанка, расточающая коварные улыбки? Уличная проститутка, пристающая к прохожим? Нет, я так не думаю, но подобных женщин бывает нелегко распознать, и хуже всех те, что прячутся под маской респектабельности.
— Как это похоже на мужчин — осуждать женщин, которые делают лишь то,
Он взглянул на нее искоса.
— Вы их защищаете?
Мара почувствовала, что увязает в зыбучих песках словесной пикировки и не знает, как выбраться.
— Нет, не то чтобы… Просто я не думаю, что мужчина — любой мужчина — имеет право порицать женщин, которым приходится жить по правилам, установленным мужчинами.
— Еще одна сторонница равноправия женщин! Жорж будет в восторге.
— Жорж?
— Жорж Санд, известная также, хотя и против собственной воли, как мадам Дюдеван [4] . Вам непременно надо с ней познакомиться.
Он поднялся на ноги, не давая Маре времени ответить, и негромким, но звучным голосом отдал короткий приказ. Гвардейцы вскинули головы. У всех во рту или в руках были куски еды. Никто не двинулся с места. Цыгане тоже застыли в неподвижности, глядя на него.
— Вы меня верно поняли, — добавил принц, — если только тут у нас не разразилась эпидемия глухоты.
4
Аврора Дюдеван (1804—1876), писавшая под псевдонимом Жорж Санд, — французская писательница, сторонница женской эмансипации.
Еда и питье были мгновенно забыты. Мужчины повскакали на ноги и решительно направились в разные стороны, в том числе и цыгане, а не только телохранители принца. Увидев приготовления к самому настоящему отъезду, а не к локальной вылазке, Мара почувствовала, что ее охватывает паника. Неужели принц покидает лагерь? А если так, то когда он вернется?
— Куда вы собрались? — спросила она, еле шевеля пересохшими губами.
— Это же очевидно.
— Только не для меня.
— Следы кареты, которая вас привезла, ведут из Парижа и обратно. Здесь о вас больше ничего узнать не удастся. Мы должны вернуться в Париж.
— Вы и ваши люди?
— Разумеется. И вы тоже.
— Вы хотите, чтобы я поехала с вами?
Болезненное чувство у нее внутри должно было бы раствориться при этом известии, но ничего подобного не случилось.
В отблесках костра лицо принца превратилось в непроницаемую маску, синие глаза казались нарисованными византийской эмалью. В его голосе прозвучала ласка, от которой у нее похолодело сердце:
— Я хочу вас.
3.
По пути в Париж Родерик гнал лошадей без всякого снисхождения к ездокам. Поначалу Мару охватило радостное возбуждение. Она слышала гром копыт, смеялась ветру, хлещущему в лицо, чувствовала стремительный ток крови по жилам. Ей почему-то было приятно ощущать себя частью, свиты принца, чувствовать свою принадлежность к его гвардии. Более того, она могла поздравить себя с тем, что без всяких хлопот добилась, хотя бы отчасти, выполнения своей миссии: ее приняли в компанию и взяли в Париж. Но для поддержания сил всего этого оказалось мало.
Ее посадили на могучего чалого жеребца, способного нести на себе тяжелого мужчину. Он не знал усталости, а Маре приходилось сдерживать его изо всех сил. Она была хорошей наездницей, но привыкла к дамскому седлу; ее мышцы не были тренированы для езды верхом. Время шло, они ехали почти без остановок, и ее ушибленное плечо заныло, а боль стала отдавать в поясницу. Ранка на лбу начала болезненно пульсировать, в висках застучало, каждый шаг коня отзывался ударом у нее в голове. Теперь уже все тело болело; казалось, ее нарочно наказывают, избивают палками. Потребность остановиться и передохнуть стала невыносимой.
Но она отказывалась просить о пощаде. Сразу было видно, что телохранители принца, включая Труди, не чувствуют усталости. Сам Родерик скакал с непринужденностью человека, привыкшего проводить круглые сутки в седле. Он составлял как бы единое целое с лошадью и думал о чем-то своем, предоставляя ей самой выбирать дорогу. Если Мара попросит об остановке, о привале на остаток ночи, на нее будут смотреть как на обузу. Им не понравится, если придется из-за нее задержаться, даже если из вежливости вслух никто ничего не скажет. А может быть, принц решит, что напрасно взял ее с собой, что это была ошибка, которой он не мог себе позволить. Как бы то ни было, но настал момент, когда просить о привале стало уже невозможно. У Мары возникло отчетливое ощущение, что стоит им остановиться, стоит ей слезть с лошади, как она свалится и больше уже не встанет. Она боялась, что ее стошнит на глазах у всех. Одна лишь мысль о подобном унижении удерживала ее в седле.
Серое небо чуть посветлело с рассветом, из темноты стали медленно выступать фигуры других всадников. Принц возглавлял процессию вместе с Михалом. Следом скакала Труди рядом с одним из близнецов, Этторе ехал рядом с Марой, а второй близнец замыкал шествие. Перехватив взгляд Мары, итальянец широко улыбнулся ей и отсалютовал. Демон, ехавший в корзине, притороченной к его седлу, сонно заморгал, зевнул и приветственно помахал хвостом. Бледный свет становился все ярче, на фоне неба уже можно было различить струи дыма, поднимающиеся из парижских печных труб.
Они въехали в переулок, по которому тащилась телега, доверху груженная кочанами капусты. Ею управлял коренастый французский крестьянин. Старая лошадь, с трудом переставляя ноги, брела между оглоблями. Вся ее спина была покрыта шрамами, она уже не обращала никакого внимания на щелкающий возле ушей кнут. Крестьянин видел, что они подъезжают: они перехватили брошенный им мрачный взгляд из-под косматых бровей и злобную ухмылку. Он не сделал попытки остановиться или принять в сторону и дать им дорогу. Напротив, подъехав к перекрестку, он начал поворачивать и окончательно перегородил им путь.