Королевский краб
Шрифт:
— Тут ровно тридцать тысяч. Хошь — считай. — И хищно улыбнулся: — Скольки рублев я заработал?
Жеребчик только руками развел, ведь кладовщик завалил всю бич-бригаду кончиками. Бичи стали выполнять только одну операцию — привязку, и были довольны, их работа совсем упростилась.
— Как ты управляешься столько нарезать? — как-то спросил я его, но он отвел взгляд красноватых глаз в сторону.
— А тебе какое дело?
— Интересно ведь!
Он задумался, потом сказал:
— За интерес платить надо. — И предложил: — Давай сотню — узнаешь!
Но
Кладовщика Амфибрахием прозвали с легкой руки Кости Жданова. А дело было так. Не было работы, и бригада Аннушки в полном составе пришла ко мне в гости, расположилась на люке третьего трюма и мирно беседовала. Вылез из своей кладовки и Князев, присоединился к распутчикам, долго молчал, потом вдруг сказал:
— А я, братцы, ух как здорово заработал однажды на свиньях!
— Сколько? — ревниво спросил у него Костя, для которого деньги были не целью, а скорее средством, мостиком к своей квартире.
— Десять тысяч по-старому за одну осень, — со вкусом отвечал кладовщик. — Ох, потом я и гулял!
— Как же ты их заработал?
— Да этой самой кас… — кладовщик замолк, потому что не помнил названия дела, которым он однажды занимался так успешно. — В общем, я…
— Кас… кассы грабил? — язвительно спросил у него Генка.
— Ни боже мой! — обиделся Князев и замахал короткими руками. — Я целую тыщу отвалил одному врачу за науку, а потом за такой белый порошок — забыл его название, — за специальный ножик и за… кетгут!
Последнее, для большинства непонятное слово кетгут [3] он буквально выкрикнул с какой-то мстительностью и торжеством. Мол, вот вам, не такой уж я темный, как вам кажусь!
— А что такое «гут-гут»? — спросила, шмыгая носом, одна из близняшек.
Князев молчал.
— Немецкое слово, — сказала Настя.
— Переводится как «хор-хор», — снова съязвил Генка.
— Дураки все вы, — с презрением сказал кладовщик. — Это такие нитки. Хранятся они в запаянных стекляшках, в чистом спирту. Понятно?
3
Кетгут — нити из серозного и мышечного слоев кишечника овец.
Вся бригада Анны подавленно молчала, а я, стоя чуть в стороне, задыхался от сдерживаемого смеха. И начал понимать, чем занимался кладовщик, а он продолжал со вкусом объяснять:
— Спирт я, братцы, выпивал, а кетгутом шил.
— Что ты шил? — спросил с нетерпением кто-то.
— Раны у свиней. Я же их, это… кас… в общем, лишал! Ножиком резал и лишал. За каждое лишение пятьдесят рэ старыми. За день обойду дворов десять или пятнадцать, и в кармане — куча денег.
— Да, дело у тебя было прибыльное. А чего ты его бросил?
— Свиньи стали дохнуть после лишения. Ну, а с хозяевами всегда был такой уговор: я несу ответственность. Сдохла после лишения — плати. И я честно платил, потому что кетгут, который дал мне врач, кончился и я стал шить дратвой, вымоченной в водке. Разом ничего, а разом дохли эти проклятые свиньи. Когда кончился порошок, совсем высокая смертность стала. А когда я специальный ножик потерял, бросил лишением заниматься.
— Все понятно, — забасил Костя, который, кажется, вместе со мной понял, чем занимался Князев на дальних хуторах. — Вначале у тебя кетгут кончился, затем стрептоцид, а потом и ланцет потерял, кас-с-стратор ты липовый!
Вся бригада дружно рассмеялась.
А кладовщик начал мечтать:
— Брошу я это море! Я на суше не пропаду. Вот куплю струменты, как у настоящего врача, и снова начну лишать!
— Теперь по старинке не кастрируют свиней, — серьезно сказал Костя, и глаза его хитро засверкали. — Теперь это делают по-другому.
— Как? — оживился кладовщик. — За интерес платить надо.
— Сколько?
— Недорого. Красненькую всего!
Князев торопливо зашарил в карманах, вытащил десятку и потянул Жданова в сторону: мол, я плачу «за интерес», мне одному и говори, нечего другим знать, как кастрируют свиней нынче, в век космических кораблей.
— Да пусть все знают, — сказал Костя. — А ты десятку спрячь. Сейчас, брат, кастрируют свиней только… — он запнулся и затем выпалил: — Только амфибрахием!
— А какой он из себя этот… амфи…?
— Дуролом, — вдруг встала и жестко заговорила Анна. — Эх ты, Амфибрахий!
С тех пор кладовщика прозвали Амфибрахием. Он злился, просил уважать его седины, но все на плавзаводе словно забыли его имя и фамилию. Кличка, как проклятие, прочно прилипла к нему. Но у него хватило его изворотливого, практического ума избавиться от нее. Сделал он это необычно, по-своему даже оригинально, и это, прежде всего Анна, оценили все.
В один прекрасный день Князев на посиделки к третьему трюму притащил толстый брус метра полтора длиной и с двумя отверстиями. В отверстия на виду у всех вставил штыри. Это нехитрое сооружение он закрепил на палубе, привязал к одному штырю свободный конец мотка шнура, в дыру мотка вставил ось и, взявшись руками за концы оси, стал резво бегать вокруг своего станочка.
Наверное, половина рабочих плавзавода сбежалась на палубу поглядеть на непонятное поведение кладовщика. За десять минут он сделал, наверное, кругов двести и остановился, вытирая с лица пот. А со всех концов неслись реплики:
— Амфибрахий, ты что делаешь, тренируешься?
— Он чокнулся! Зовите врача!
— Да, да, зовите хирурга, а не психиатра. Пусть он лишит Князева, пусть!
— Амфибрахием его, амфибрахием!
— Нет, лучше по-старому, ножиком, ножиком!
— Эй, кандеи, несите месарь, да поострее!
Кладовщик на реплики никак не реагировал. Он отдохнул и снова стал кружить. Между тем толпа вокруг него стремительно росла. Пришел даже судовой хирург Алексей Иванович и поваренок с метровым ножом. Вот снова остановился Князев, утер пот со лба и шагнул к хирургу с поваренком: