Королевский краб
Шрифт:
Гибель Евгения Карповича произвела на всех большое впечатление. Несколько дней на плавзаводе только и говорили об этом, большинство винило Сергея: мол, из-за его нерасторопности старшина упал в воду, жалели Настю.
А шторм, к счастью, оказался недолгим. Через сутки циклоны, Сибирский и Японский, объединили свои усилия и покинули Охотское море. По радио говорили, что они наделали немало бед в Магадане и на Чукотке. Тело Карповича нашли японцы, передали нам. Гроб поставили в красном уголке, там была гражданская панихида. Все простились со старшиной, и затем
— Начинаем вирать сети — волнуешься, — говорил он, — что в них? Такой азарт в тебе разыгрывается, что… И работа веселая. Схватишь эту чуду морскую, а она лапами шевелит, клешнями грозит, но не тут-то было! Дашь ей крючком между глаз, и шабаш, выпутывай смело, в трюм бросай и берись за следующего краба. А кругом такой простор, как в поле, воздух чистый, за кормой вода журчит. Хорошо!
В общем, крабовая путина продолжалась, дни были похожи друг на друга: работа, работа и еще раз работа. Прямо скажу, начали скучать многие и об этом горячо говорили на открытом партийном собрании, упрекали управление крабофлота за то, что нерегулярно доставляют нам письма с материка, удивлялись, почему в районе нет специального судна, так сказать, плавучего Дома культуры. От имени комсомольцев выступила одна из близнят — Таня.
— Мы слышали, — говорила она, — что на «Тухачевском» ставили свои спектакли артисты Сахалинского драмтеатра. А почему их к нам не привезли?
— Они не захотели, — подал свой голос помполит Иван Иванович.
— А почему? — спросила Таня, и я подивился ее напористости. Помполит на этот раз промолчал, и девушка сама ответила на свой вопрос: — Артисты согласились приехать к нам, но поставили справедливое условие: после спектаклей отправите нас на другой плавзавод или на берег и не абы куда, а в населенный пункт. Но вы, Иван Иванович, отказались принять их условие.
— Я не распоряжаюсь траулерами!
— Возможно, и не распоряжаетесь. Вот почему нужен плавучий Дом культуры. Почему его до сих пор нет?
Тане активно хлопали, как хлопали раньше, год, два и три назад, тем, кто поднимал вопрос о плавучем Доме культуры. Я работал на путине несколько лет назад, но «Дальрыба» по сей день не имеет в своих районах промысла ни одного плавучего Дома культуры. Обидно! Каждую весну из Владивостока уходят сотни промысловых судов. На них работают, да еще как, без выходных, — заштормит, вот и выходной! — тысячи юношей и девушек, которые проводят свой досуг довольно примитивно. Артисты, музыканты, поэты у них бывают редко. Нелегко к ним добраться, нелегко от них выбраться…
Я по себе знаю, как губительно действует на нервы застывшая монотонность дней именно в море. Каждый замыкается в себе, становится хмурым, раздражительным. Ерунду начинаешь думать, почему нет писем из дому, может, родные тебя забыли или что-то у них случилось?
Недели через две после шторма, во время которого погиб Карпович, на работу не вышел Генка. Нет, он не проспал. По-моему, он проснулся среди ночи, потому что долго ворочался, вздыхал и зло бормотал: «В гробе и в белых тапочках». Но вот объявили подъем бойцам, затем распутчикам. Генка и не думал вставать. Я несколько раз окликнул его:
— Гена, вставай, Гена!
Он молчал. Потом постучала в каюту Анна, и Генка отозвался:
— Заходи, Королева. Ори, шуми, только я не встану. Мне теперь все до лампочки!
Анна зашла и даже не повысила голоса. Она тихо сказала:
— Эх, милый, мне хуже твоего! Гена, почему я такая несчастливая?
— И давно? — ехидно поинтересовался Генка и свесил голову, со своей верхней полки.
— Очень давно, — серьезно отвечала Анна. — С того дня, как я упустила свое счастье. Если хочешь, расскажу об этом.
— Расскажи.
— Случилось так, Гена, что десять лет назад я полюбила одного человека, вот здесь на «Никитине».
— А он тебя?
— Не знаю. Но, наверное, полюбил, потому что однажды сказал: «Переходи в мою каюту». Я мигом перешла, хотя подруги уговаривали не спешить. Но я — чемоданчик в руки и палубой выше. Он жил там в каюте с товарищем.
— Да-а, — протянул Генка на своей верхотуре, — все вы такие. Вас только пальцем помани…
Анна после такой реплики Генки вся напружинилась и с грустью сказала:
— Эх ты, дурак! — И вышла из нашей каюты. Я пожалел, что при этом разговоре не было Жданова. Костя решительнее меня. У него мгновенная реакция, подумал я, вспоминая наш самый первый день на «Никитине». Лишь через несколько минут я сказал:
— А ведь она права, брат.
Генка крепко выругался, но я не понял, кого он бранил. Затем он спустился с койки и начал торопливо одеваться.
Скоро вызвали на рабочее место и меня. Я поднялся на верхнюю палубу в район третьего трюма и подивился отличной погоде. Вовсю сияло солнце, небо было поразительно синим, по морю катились невысокие блескучие волны. Оказывается, короткое лето бывает и в этих суровых краях. Был конец июля, и зеленела вся Камчатка. Снегом были покрыты лишь самые высокие сопки.
Подносчики битков разделись до пояса. Они решили загорать. Их примеру последовал и кладовщик Князев и неторопливо бегал вокруг своего станочка, наматывал на него бечеву. За ним с лаем носилась собачонка — сластена и всеобщая любимица. Прислонившись к конвейеру, дремал разомлевший мойщик палубы Игнатьевич. Вира-майна Федя и правый крабовар Максимкин увлеченно играли в очко. Их руки так и мелькали, раздавались возгласы:
— Мне хватит, себе!
— Перебор. Пятьдесят семь — шестьдесят в твою пользу.
Я прошел мимо них дальше на корму. На вешалах, ожидая боты, скучали женщины. Невдалеке от них я увидел Алку. Рядом с ней стояла Надя в своей уникальной пупырчатой курточке и внимательно слушала бригадиршу. Та что-то усердно ей доказывала.
На корме был один Серега. Из лазарета его еще не выписали, но в последние дни разрешили гулять но палубе. К сожалению, тяжелыми были для него эти прогулки. Из памяти многих еще не выветрился страшный день шторма, гибель старшины «семерки». Многие, поддавшись слухам, демонстративно не разговаривали с парнем, и он болезненно переживал это, стал сторониться людей и увлекся рыбалкой. Тут, на корме, никто ему не мешал, и он проводил на рыбалке многие часы.