Королевский судья
Шрифт:
Иеремия предупредил ее об ужасах, ожидавших, ее там, и посоветовал поднести к носу платок. Аморе сразу же поняла почему. Она привыкла к дурным запахам, улицы Вестминстера тоже пахли не розами, но чудовищное тюремное зловоние превзошло самые худшие ее ожидания. Побледнев от тошноты, она шла вслед за Иеремией по большому залу, где толпились бесчисленные посетители и царило оживление, как на ярмарке. Шлюхи предлагали себя арестантам, воры-карманники шмыгали между людьми, незаметно совершенствуя свое ремесло. Тут были и дети, которых матери привели в тюрьму повидаться с заключенными-отцами.
— Это преддверие ада? — мрачно пробормотала она.
Когда они дошли до одиночных камер, где обычно содержались приговоренные к смерти, гул затих. Иеремия подозвал знакомого ему надзирателя.
— Желаете подсластить заключенному последние часы? — спросил тот, бесстыдно глядя на Аморе. — В принципе это против правил. Вы не должны давать ему никакой еды, — прибавил он, заметив в руках Аморе бутыль и пакет.
Аморе презрительно достала кошелек и вытащила оттуда монету:
— Вам не повредит немного ослепнуть.
Когда в свете факела блеснуло золото, надзиратель замер.
— Гинея! Что до меня, так устройте ему хоть пир. Я ничего не видел.
Со сверкающими глазами он повертел золотую монету в пальцах, спрятал ее и отпер камеру.
Бреандан лежал на кровати и при виде их поднял голову.
— О нет! — простонал он. — Как вы могли привести ее сюда?
Аморе взглядом ободрила Иеремию:
— Позвольте мне.
Иезуит отошел в угол камеры и уселся на каменный пол, поджав колени.
Аморе попыталась не показать своего ужаса. Она не видела Бреандана со дня ареста и сразу заметила, как он похудел, хотя до суда не голодал. Лицо и руки были испачканы кровью, большие пальцы рук покрыты коростой. В глазах после пытки полопались все сосуды. С трудом, преодолевая боль, он сел.
Аморе опустилась рядом с ним на край кровати и протянула бутыль слабого пива и пакет с хлебом и холодной курицей. Бреандан набросился на еду, стыдясь мучившего его голода.
— Зачем ты пришла? — спросил он, избегая ее взгляда.
— Хотела посмотреть, действительно ли ты настроен серьезно, действительно ли я для тебя так мало значу, что ты хотел бросить меня, ничего не объяснив. Ведь ты именно так собирался поступить, уходя тем утром, разве не так?
— Да, я хотел уйти до того, как стану тебе обузой, — с горечью ответил он.
— Все то же недоверие, как и в первый день. Ты думаешь, я держу тебя при себе просто из-за каприза. Ты настолько слеп в своей высокомерной подозрительности, что даже не видишь, как я тебя люблю.
Она никогда ему не говорила таких слов, думая, что он это знает. Но сейчас ей стало ясно — он просто не хотел знать.
— Я бы очень хотел тебе верить, — тихо ответил он. — Но как я могу? Ведь я ничего не в состоянии тебе дать.
— О, очень даже в состоянии, — мягко возразила она. — Во всю свою жизнь я не была так счастлива, как с тобой. Я не могу объяснить тебе почему. На этот вопрос не существует ответа. Ты должен мне поверить. Это вопрос доверия. Но чтобы поверить другому человеку, нужно мужество.
Скрытый упрек уколол Бреандана, хотя он понимал, что заслужил его. Да, он бежал из трусости, он боялся довериться ей. Но теперь, когда
Она увидела колебание в его глазах и ободрила:
— Ты теперь не один. Есть люди, которые беспокоятся о тебе, которым важно, чтобы у тебя все было хорошо. Ты все еще не понял этого?
Бреандан повернулся в сторону Иеремии и кивнул, хотя и не сразу:
— Знаю.
— Тогда доверься. Дай нам помочь тебе. Я не хочу тебя потерять!
Бреандан опустил глаза:
— Но я не могу пойти в суд. Все станет известно…
Аморе умоляюще взяла его за руку:
— Уже и так давно все известно. О любовнице короля и бывшем наемнике говорят повсюду. При дворе болтают ничуть не меньше, чем в городе. Твоя жертва совершенно бессмысленна.
— Тебя смешают с грязью.
— И это уже давным-давно произошло. Каждую возлюбленную короля лицемерные бюргеры считают шлюхой. Меня называют французской потаскухой, ведь моя мать француженка. Но я научилась с этим жить.
Бреандан вздрогнул при ее откровенных словах. Он как будто снова слышал, как сэр Джон Дин говорил тогда, на Стрэнде: «…всякий знает, что эта француженка — жалкая шлюха, сучка с течкой, которая ложится под каждого — и под короля, и под наемника…» Боль и гнев охватили Бреандана, и он не смог себя сдержать: схватил советника, стащил его с лошади, прокричал ему, чтобы тот немедленно взял оскорбление назад, иначе он заставит его драться. Но Дин только смеялся и находил все новые обидные слова, как будто испытывая, до какой степени он может оскорблять и унижать своего старого врага. Так началась драка.
— Я не смогу повторить на суде то, что он говорил, — покачал головой Бреандан.
— Ты должен! Не думай обо мне. Совершенно не важно, как он меня оскорбил. Важно только то, что будет с тобой.
Он зажмурился, борясь с собой, но Аморе уже знала, какое он примет решение. Она нежно обняла его и крепко прижала к себе, утвердительно кивнув Иеремии. Священник подождал немного, затем встал и подошел к ним:
— Бреандан, вы пойдете в суд?
Ирландец освободился от объятий Аморе, но не отпустил ее руки, как будто искал опоры.
— Да, патер, пойду.
— Вы не раскаетесь в своем решении, обещаю вам, — заверил его Иеремия и дружески потрепал по плечу. Затем подозвал надзирателя, велев ему передать в суд, что обвиняемый Макмагон признает суд.
Глава тридцать восьмая
По настоянию советников процесс против убийцы Дина назначили на последний день судебной сессии. Иеремия предпочел бы, чтобы его отложили на пару месяцев, до следующей сессии — это дало бы ему время найти настоящего преступника, — но городские советники требовали немедленного осуждения бродяги, представляющего опасность для общественного порядка, хладнокровно убившего одного из них.