Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
Я задрал ее рубашку из полупрозрачного голубого шелка и поцеловал ее живот:
— Не бывает тигрицы без полосок, владычица души моей. Они — знак доблести и чести женщины, как шрамы воина — знак доблести мужчины. Скажи мне, кто говорил при тебе обратное — и я прибью его кожу к дверям твоих покоев!
— Старшая жена Орла, — сказала Яблоня. — И ее кожа мои двери не украсит… она всего лишь горько пожаловалась на мужское непостоянство. Я много узнала за этот день, Ветер. О твоих отношениях с братьями, о твоих отношениях с отцом… Жены твоих братьев очень любезны и милы со мной, но все, что они говорили — это сплошной яд. Я просто не думала, что меня могут настолько ненавидеть и быть при этом настолько любезными.
— Ты жалеешь о Каменном Гнезде? — спросил я, зная, что она ответит.
— Я — мать царевича и жена царевича, — сказала Яблоня, перебирая мои волосы. — Я так люблю тебя и так люблю малыша, что жалею о Каменном Гнезде — тебе, а потом и ему, здесь будет очень тяжело. Но ты когда-нибудь станешь царем…
Я промолчал. Мы встретились взглядами — и Яблоня покачала головой:
— Ты… тебе тяжело об этом думать? О том, что ты будешь сидеть на каменном троне в подземном зале, что тебя будут называть Лучезарным, и тебе придется существовать только в церемониях, да? И о том, что ты получишь власть — и потеряешь свободу?
— Приблизительно, — сказал я.
— Женщины твоих братьев говорят, что ты не создан для дворца, — продолжала Яблоня с усмешкой. — Ты — Медное Крыло, свободная птица, тебе здесь душно и тесно. А вот их мужьям — в самый раз. Уже тысячу лет здесь существует определенный порядок вещей: Светоч Справедливости — царь Ашури и раб церемоний и ритуалов, которые нельзя изменить. А ты можешь захотеть изменить. Ты — птица, не человек.
— Захочу, — сказал я ей в ухо, еле слышно. Она поцеловала меня в уголок губ:
— За это они и ненавидят тебя и меня заодно. За это они уже успели возненавидеть и Одуванчика, и Молнию, и Сейад. В Гранатовом Дворце живут рабы, просто рабы и рабы обстоятельств, судьбы, ритуалов, правил и принципов — а ты сам не раб, да еще притащил сюда целую компанию смутьянов. И твой сын вряд ли будет добропорядочным рабом. Я права?
— Да, — шепнул я, вдыхая теплый сливочный запах ее волос.
— Нам придется драться, драться и драться, да? Кто как умеет?
— Да, госпожа сердца моего, — сказал я, прижимая ее к себе. — Да. Драться, кто как сумеет. За нашу свободу — за свободу гранатовой крови. Долго. И жестоко.
— Я поняла, — сказала Яблоня, и ее глаза вспыхнули. — Я все поняла. Одуванчик, оставь нас. Я собираюсь быть особенно нежной с царевичем, дабы у него были силы для грядущих драк.
И коснулась меня наирискованнейшим образом прежде, чем евнух успел до конца закрыть дверь.
Я закрыл за собой дверь и подпер ее спиной. И чуточку так постоял. Подышал поглубже, ага.
Чтобы перестать злиться на нее, хотеть убить его, ненавидеть себя и роптать на Нут. Я уже знал, что сейчас пройдет — кое-какой опыт появился. Пройдет, надо только поглубже подышать и спокойно подумать.
Надо вспомнить, что я ее люблю, и она меня любит, как может. Как царевна вообще может любить евнуха — или даже, кажется, побольше, чем царевна может любить евнуха. И что злиться на нее я совершенно не смею. Вот еще кто-нибудь влепил бы мне по морде, чтобы я не бесился — совсем было бы ладно, ага.
Что еще? Что его я тоже пытаюсь любить. Пытаюсь, пытаюсь, у меня получится, я терпеливый. Он — не такая уж и мразь… Ладно, уймись уже, он — просто удивительно, насколько не мразь. Меня-то он ни разу не пнул, ни словом, ни как иначе. И сейчас — говорил такие вещи, какие евнухам не говорят, вообще-то. Он — мой господин, неплохой, в сущности, господин… надо попробовать его полюбить, хотя бы ради нее.
И себя ненавидеть не за что. Ведь знаю, что от этого только хуже. Вот так поговоришь с собой, помянешь Нут — оно и отпустит. Уже, как будто, и не так тянет забиться куда-нибудь в угол и выть там в голос о жизни своей разнесчастной.
А ведь не такая уж она у меня, тли, разнесчастная.
Ах, мне уши прокололи! Ах, нарядили в женские тряпки, накрасили глаза и пообещали солдат из свиты братьев Ветра! Гаденько похихикали? А что я еще хотел от убогих — они же тут точно в том же положении! Да ладно, не в том же — хуже!
Меня, положим, бывало, лупили до полусмерти. Шакалы хозяев, деревенщина… Но с ними-то, с этими здешними куклами, если спокойно подумать, поступали и покруче — им же не просто так это все в голову ударило! Тюльпан такой расфуфыренный, а усмехался так горько… много ему счастья принесли эти побрякушки? Да эти дворцовые слуги еще понесчастнее, чем я, чем мои знакомцы из деревни. А Изумруд еще взял меня за плечо и подтащил к стене, на которой сушилась кожа какого-то бедолаги — только что носом туда не ткнул. Вот, мол, имей в виду — никто не гарантирован.
Еще влажная шкура, между прочим. И, судя по старым рубцам, этого несчастного били не меньше, чем меня — тут, во дворце, среди всего этого золота, гранатов и прочего блеска. Ну-ну.
Конечно. Я ничего другого и не ждал. Евнухи есть евнухи. Люди в принципе никого не жалеют, а уж евнухов — в самую последнюю очередь. Прекрасно помню, как мне хотелось поговорить с кем-нибудь из настоящих мужчин, когда был еще совсем уж мелкий и дурной — и как они на меня смотрели. Брезгливо, как на слизняка, как на крысу, которую колесо арбы раздавило, так что кишки наружу. И хоть бы кто не то, чтобы пожалел, а хотя бы обратился без гадливости… нет! Не бывает такого. И женщины недалеко ушли — если надо на ком-то злость сорвать, то лучше меня и не выберешь. Меня презирать легко и приятно. Будто мне душу отрезали вместе с… Бесхвостый пес, ага.
А другим евнухам дружить со мной тоже без надобности. У каждого — свои проблемы и болячки. Зачем я им сдался? Им же выживать как-то надо, выслуживаться. Выкручиваться как-то, чтобы пореже делали больно. Это лучше в одиночку, по себе знаю.
Так что они меня, конечно, изрядно поизводили сегодня — но они-то всегда так живут, а я — нет. Я же счастливчик сравнительно! Вот пришел — а госпожа моя…
Госпожа моя… госпожа моя… был бы я настоящий, настоящий аглийе-полукровка, настоящий мужчина, настоящий боец! Целый, все на месте… Ха, что я несу?! Да я бы мучился сильнее, чем сейчас, наверное! Вот смешно-то. Госпожа моя — царевна, а я — деревенский мужлан. Солдат, например. Шакал, ага.