Коронованный странник
Шрифт:
– В самом лучше виде вышло, с коркой, как вы любите, вашесыкородие! вытянулся перед Севрюгиным денщик, держа в руках полную миску огурцов.
– Молодчик ты у меня, Тришка! Гастроном! Тебе б в питерской кухмистерской служить - разбогател бы, толстым бы как боров стал!
Веснушчатое лицо рядового засветилось удовольствием:
– Токмо вам одному, отцу и благодетелю, служить желаю, вашесыкородь!
– Ну иди, иди, срам Божий, а ты Вася, - обратился Севрюгн к Александру, - в комнаты без церемоний проходи. Уланы финтифлюшки светские не признают.
Александр не без волнения прошел в покои Севрюгинской квартиры. Табачный сизый дым скрывал детали убранства жилища штаб-офицера, но гостей Александр увидел сразу - человек пятнадцать, все без мундиров, в одних сорочках, сидели на стульях, закинув ногу на ногу, полулежали на двух кроватях, кое-кто устроился и на полу, то ли на подушках, то ли на свернутых половиках.
– Василий Сергеевич Норов, капитан восемнадцатого егерского, представился Александр, сам не веря в то, что так быстро привык называть себя именем, отобранным у человека, которому отдал свою корону.
– Да ведаем мы, что ты Норов!
– закричал бесцеремонно кто-то.
– Кивер, шпагу, мундир снимай да в угол куда-нибудь кинь!
– крикнул другой.
– Жарко будет в сукне-то!
Александр, сам принимавший участие в обдумывании новых форм воинской одежды, относившийся к мундиру трепетно, как невеста к подвенечному платью, решил, однако, подчиниться, и вот уже он стоял посреди комнаты в одной рубашке, прикрывая открывшуюся в вырезке сорочки грудь рукой. А его уже звали изо всех углов:
– К нам, Вася, к нам!
– Трубочку вот возьми! Табак отменный херсонский!
– говорил ему кто-то, протягивая трубку с длинным чубуком, и Александр, никогда не куривший, не желая обидеть господ офицеров, взял в руки трубку, присел на освободившийся стул, постарался втянуть в себя дым, но тут же закашлялся, и дружный смех уланов стал подтверждением того, сколь он неловок. Раздались крики:
– Ну и егеря! Нежненькие, как кадеты!
– Ничего! С нами побудет - пооботрется!
Но тут громовой голос Севрюгина перекрыл шум:
– А ну, шалопаи, балясничать кончай! Сейчас вся честная братия соберется, а у нас ещё и конь не валялся. Жженку делать будем! Сабли давай!
– Жжену! Жженку!
– раздавались радостные возгласы соскучившихся по настоящему офицерскому напитку уланов, и трое из них кинулись к своим саблям, выхватили клинки из ножен, а Севрюгин уже ставил неподалеку от стола объемистый котел, медный, но луженый.
Он сам принял из рук офицеров сабли, утвердил их вверх остриями, уперев рукояти в пол а денщик уже нес ему большой кусок от сахарной головы, не забыв обернуть его, чистоты ради, тряпицей. Севрюгин наколол сахар на концы сабель и крикнул:
– Трифон, помет куриный, ром тащи, ром!
Денщик не заставлял себя долго ждать - тотчас рядом с котлом появилась корзина, из которой торчали горлышками вверх бутылки с ромом. Зная, что нужно делать, Трифон ловко, одним ударом по донышку, стал выбивать пробки, передавая их Севрюгину, и в котел полилась темная, пахучая жидкость. Александр почувствовал запах, который запомнился ему со времени двух его ночевок на постоялом дворе - пахло раздавленными клопами. Но сколь ни приятен был ему этот запах, Александр с интересом следил за тем, что делал Севрюгин. Впервые к нему явилась одна пугающая мысль: а знал ли он людей, которыми правил больше двух десятилетий?
Между тем котел едва ли не до краев наполнился ромом, и Севрюгин крикнул:
– Трифон, кардамон, корицу имбирь принес?
– Вот здеся, в кулечках, - протянул денщик штабс-ротмистру пряности.
– Сам насыплю!
– не без злорадства сказал Севрюгин, будто кто-то претендовал на это.
– Здесь особая мера нужна, аптекарская, как у немцев. Ну, а теперь и к последнему этапу подошли.
Он осторожно вылил полбутылки рома на сахар, а Трифон стоявший рядом с зажженной лучинкой, подал её офицеру, и вот уже белый сахар был охвачен язычками голубого пламени, зажег Севрюгин и ром в котле и только после этого поднялся с колен. Не обращая внимания на восторженные возгласы уланов, утирая пот со лба, сказал довольным доном:
– Не жженка будет, а амброзия с нектаром вместе. Будто не для вас, шелапутов, готовил, а для богов олимпийских. А то дал вам полковник кислятины - того и гляди пронесет к ночи. Все, готовьте чары, а ты, скотина, - погрозил кулаком Трифону, - чтоб в пять минут поросят своих достал да порезал. А хрен, хрен приготовить не забыл?
– Не тревожьтесь, вашесыкородь. Уж я ваш вкус-то знаю! Жженный сахар капал в кипящий ром, а серебряный черпак в руке Севрюгина то и дело опускался в горящее варево, чтобы разлить его по уже подставленным офицерами кружкам.
– Ну, господа!
– торжественно возгласил штабс-ротмистр.
– А теперь, перекрестившись, поднимем чары за два десятилетия третьего Украинского!
И все, в том числе и Александр, осенив себя крестным знамением, принялись за горячим ром, сдувая вначале пламя. Александр ничего не пил, кроме легкого бургундского, а поэтому пряный, едучий, резкий напиток сразу обжег ему горло, и он снова закашлялся, как тогда, когда попытался курить. Уланы насмешливо били его по спине, по плечам, посмеивались, обещали, что "учение" непременно пойдет ему на пользу, коль уж среди егерей не довелось пить жженку. А после того, как каждый осушил по две кружки, принялись за поросят, за принесенную с полковничьего стола закуску, откуда ни возьмись на огромном блюде появился осетр, и Севрюгин важно сообщил гостям, что заранее был не намерен есть пескарей полковника и решил подзапастись рыбкой, пригодной для животов "благородных витязей".
Александр, по телу которого от головы до пят разлилась после выпитого рома приятная нега, поедая куски поросятины и осетрины, с умилением смотрел на шумящих вокруг него уланов. Он любил их сейчас, потому что знал, что они е г о т в о р е н и е, что эти "витязи" в войне с Наполеоном умирали за н е г о с улыбкой на устах, а поэтому он прощал им сейчас их панибратское отношение к себе, думая при этом: "Ну что ж, вкушу с ними из праздничной чаши - да и поеду восвояси, в лавру поеду. Это моя последняя встреча с полковым миром, и как же радует она меня!"