Короткая память
Шрифт:
А Нина говорит, и от возбуждения у нее дрожат губы.
— На Садовой, — спрашивает, — нам предлагали смежные комнаты или смежно-изолированные?
— На Садовой? — Я силюсь вспомнить.
— Ну как же ты забыл! — Она сердится. — Там был стенной шкаф, мы хотели его снять и сделать выход в коридор...
О господи! Да что нам с ней до этих сто лет назад забытых шкафа и коридора? Кому нужны они?
— По-моему, — говорю я, — там не хватало ширины...
Я прекрасно понимаю, зачем
О настоящем и будущем нам с ней нельзя говорить. Прошлое — вот единственное, где мы еще вольны, свободны, ничем не связаны.
То, что давным-давно прошло, исчезло, не существует, имеет сейчас для Нины единственно реальный смысл и единственно реальный интерес.
Что-то сказала судья.
Я опять не расслышал.
Она выжидательно смотрит на дверь.
В зал вошел свидетель Олег Владимирович Зайцев.
Олег Владимирович сотрудник моей лаборатории. Серьезный, молчаливый человек. У него один недостаток: начисто лишен воображения. В научной работе это ему чаще всего вредит, но иногда — помогает. Я могу быть совершенно уверен, что желаемое никогда не примет за сущее. Даже ненароком.
Зайцев — свидетель защиты, и первым допрашивает его адвокат.
После того, как, по моей просьбе, прочли в суде благоприятный для Рукавицына документ, адвокат поглядывает на меня с уважением и явной опаской. Я ему непонятен, подозрителен.
— Свидетель Зайцев, ответьте, пожалуйста, — говорит адвокат, — вам известна гражданка Оськина Дарья Федоровна?
Зайцев подумал, произнес:
— Известна.
— Расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы с ней познакомились?
Опять пауза, раздумье.
— Оськина пришла к нам в институт.
— Зачем?
Олег Владимирович безразлично смотрит на адвоката.
— За препаратом Рукавицына для своего мужа.
— У мужа Оськиной был рак?
— Да, рак легкого.
— Почему именно к вам, а не к самому Рукавицыну обратилась Оськина?
Пауза.
— Рукавицыну запрещено было давать больным препарат.
— И он честно выполнял это требование?
— Насколько мне известно, да.
— Очень хорошо, — сказал адвокат. — Прошу показание свидетеля занести в протокол. Пока продолжались научные опыты, подсудимый медицинской практики не вел... Итак, значит, Рукавицын не мог дать Оськиной препарат и она пришла к вам?
— Да.
— Вы ей дали?
— Нет.
— Почему?
Зайцев невозмутим и серьезен.
— У меня не было лишних флаконов. Только те, что необходимы для опытов.
— А где хранился остальной запас?
— У Евгения Семеновича.
Адвокат
— Вы Оськину направили к профессору Костину?
Зайцев помедлил. Нехотя ответил:
— Я решил сам поговорить с Евгением Семеновичем.
— О чем?
— Чтобы дать ее мужу препарат.
Короткий шум в зале. И опять мертвая тишина.
— Поясните, пожалуйста, свидетель, — зазвеневшим вдруг голосом попросил адвокат, — получается, вы, врач, научный работник, онколог, собирались дать мужу Оськиной препарат Рукавицына? Я вас правильно понял?
Зайцев чуть заметно пожал плечами.
— Видимо, так... — сказал он.
— Что же заставило вас принять такое решение?
Адвокат ест его глазами.
Зайцев помолчал немного, сказал:
— Не понимаю.
— Я спрашиваю, — повторил адвокат, — почему вы, квалифицированный врач, специалист, сочли все-таки возможным дать больному не утвержденный, как положено, препарат Рукавицына?.. Очевидно, у вас были на то какие-то свои основания, причины?
Зайцев молча глядел на адвоката.
— Оськина несколько раз к нам приходила, — нехотя сказал он. — Я смотрел врачебное заключение...
— Ну и что?
— У больного был канцер обоих легких с метастазами в лимфатические узлы. Традиционная медицина... пока еще... практически здесь бессильна... Так что, я полагал, повредить больному уже ничем нельзя...
— Понятно, — радостно сказал адвокат. — Спасибо, товарищ свидетель. Нам совершенно ясны и понятны ваши побуждения...
Что ему понятно?
Почему он так ликует?
О чем вообще может он судить?
Зайцев тогда зашел ко мне в конце рабочего дня. Потоптавшись на месте, вдруг попросил препарат Рукавицына для мужа одной женщины.
— Какой женщины?
— Каждый день приходит, плачет... Я не устоял…
— Садитесь, Олег, — сказал я.
— Я на минуту...
— Садитесь, — приказал я.
Он сел.
— Что у больного? — спросил я.
Он объяснил.
— Думаете, пауки помогут?
Он сделал неопределенный жест плечами.
— Скорее всего, там уже ничего не поможет. Так, для очистки совести...
— Чьей совести, Олег?
Он удивился моему вопросу.
— Старухи, его жены... Будет знать, что сделала все возможное и невозможное. Легче жить.
Я был спокоен.
— Оказывается, у вас есть воображение, Олег? — сказал я. — Это меня радует.
Он промолчал.
Я выдвинул ящик стола, достал отчет об опытах над препаратом Рукавицына, подписанный, в частности, и Зайцевым.