Коррекция
Шрифт:
Они стояли, обнявшись, у одного из двух окон кабинета и ждали. Минуты через три край неба подернулся дымкой, а потом следом за ней появилась черная полоса, которая на глазах начала наползать на город. Сразу же потемнело, свет убывал, пока не стало так темно, что глаза с трудом воспринимали контуры предметов.
– На два года нам убавили свет! – сказал Алексей, доставая из кармана фонарик. – Но на улице будет светлей, ориентироваться без освещения все-таки можно.
Подсвечивая себе ярким лучом света, он дошел до двери в приемную и включил освещение.
– Взяла свой фонарь? – спросил он Лиду. – Впрочем, это неважно:
Когда жена, улыбнувшись ему на прощание, вышла, Алексей сел за свой стол и уронил голову на руки. Хотелось вот так сидеть и не оборачиваться, чтобы не видеть темноту за окнами, но он поборол слабость и включил коммуникатор.
Прошли пять первых и самых тяжелых дней. Как это ни казалось дико, но все начали потихоньку привыкать и к темноте, и к ограничениям. Людей грела мысль, что это не навсегда. Два года как-нибудь можно было перетерпеть. На улице похолодало, но пока не слишком сильно. Сегодня было минус пять, но температура все время понемногу падала. Питались почти так же, только порции немного уменьшили, и не было уже большого выбора. В городе постоянно горел свет и каждый день бригады монтажников устанавливали все новые светильники.
– Скоро и солнца будет не нужно, – глядя в окно, пошутила Лида. – Реакторы все это потянут?
– Если у нас чего навалом, так это энергии, – ответил Алексей. – А будет мало, наделаем еще. Людей все равно нужно чем-то занять.
Они отработали свое и уже были дома, но Алексею сейчас звонили и домой. Сегодня тоже было два вызова. Первым на связь вышел министр заготовок.
– Алексей Николаевич, извините, что беспокою дома, но вы сами сказали доложить, а у меня раньше не было полной картины.
– Не стоит извиняться, давайте, Николай Игнатьевич, переходите к делу.
– Дела идут не лучшим образом. Примерно треть колхозников отказывается сдавать продукты и скотину. Прямо в лоб мало кто отказывает, но тянут резину, зная, что у нас на них нет времени. Как вы и говорили, таких берем на карандаш и оставляем в покое. Это в своем большинстве мелкие хозяйства. Причем на западе Украины отказы почти повсеместно. На Кавказе другая беда. Нам нужно спустить с гор всех крестьян, но почти никто не хочет ни спускаться, ни отдавать скот. На них не повлияла ни темнота, ни понижение температуры. Поблагодарили за фонари, на этом все и закончилось. Я боюсь, что если дней через десять ударят сильные морозы, мы мало кого оттуда выведем.
– В местные органы власти обращались?
– Там сидят такие же... извиняюсь! На словах соглашаются, а делать ничего не хотят. Не все, но многие.
– Успокойтесь, Николай Игнатьевич, – сказал Алексей. – Силу применять нельзя, а сейчас не то время, чтобы кого-то уговаривать. Мы им все объяснили и предложили помощь. Не верят или не хотят? Дело их. Пускай, когда приморозит, спускаются со своих гор сами! Как дела в Средней Азии?
– Там, на удивление, все идет нормально. Как только ударят морозы, проведем массовый забой скота и заморозку мяса. А крестьян уже вывозят в города.
Потом позвонил один из заместителей министра вооруженных сил.
– Алексей Николаевич, это вас беспокоит генерал Гращенков. Звоню по просьбе нашего посла в Гаване. Вопрос срочный, поэтому он не обратился по своим каналам, а передал
– Хорошо, Иван Павлович, – сказал Алексей. – Я посмотрю, что можно сделать. Во сколько у вас завтра вылет? После двух? Попробуем успеть. Как идет эвакуация?
– Хорошо идет, – ответил генерал. – Каждым рейсом перевозим сто тысяч. Выделяют молодые семьи с детьми. Проверку пока делаем поверхностную. И люди вроде хорошие, и времени нормально всех проверить все равно не хватит.
– Перебьются без войлока, – сказал Алексей жене, которая слушала их разговор. Будем массово забивать скотину – получим много кожи. Синтетика вещь хорошая, но с кожей все равно не сравниться. Поэтому отправим им из резерва кожаную обувь. На Кубе все равно наших морозов не будет.
Прошло еще три дня, и в Москву прилетел председатель Европейской комиссии Хюго Петерссон. В тот же день Алексей дал ему аудиенцию.
– Господин премьер-министр! – обратился он к Самохину. – От имени...
– Нет, – перебил его Алексей. – Продовольствием мы с вами делиться не будем, нам его нужно растянуть на двадцать лет. И брать ваших граждан к себе я не собираюсь, они никак не вписываются в наше общество. Могу только приютить ваших специалистов по списку. Это всего где-то двадцать тысяч человек. Ну и, само собой, членов их семей. Еще можете передать своих детей в возрасте от пяти до восьми лет. Этих возьмем хоть миллион.
– Почему такой возраст? – оторопел Петерссон.
– С более маленькими будет тяжело, – любезно пояснил Алексей. – А более старшие могут нам припомнить своих матерей. Это все, чем мы вам можем помочь. Могли бы еще помочь с реакторами, но просто не успеем. Да и не поможет это вам, энергией сыт не будешь, а продовольствия у вас хватит от силы на год. Извините, господин Петерссон, но вас семьсот миллионов, а мои возможности ограничены. Я вам при всем желании ничем не могу помочь. И никто не сможет. Скоро ваша Объединенная Европа начнет делиться и менять свои приоритеты. Англичане сбегут в Австралию, немцы пошлют всех... далеко и, скорее всего, уцелеют, пусть и не все. Судьба остальных достойна сочувствия. Если вы отклоните мои предложения, возможно, мы кого-то из европейцев и приютим, но тогда все будет решаться на нашей границе в индивидуальном порядке.
– Не ответите мне на один вопрос? – спросил гость. – Почему он выбрал вас?
– Не понял вопроса, – сказал Алексей. – Что вы имели в виду?
– Я хотел узнать, почему Бог, очищая Землю от нас, отдает ее вам. Чем мы хуже?
– Он не объясняет мне своих мотивов, – ответил Алексей старику, который с жадным любопытством смотрел ему в лицо. – Выбрал и заставил жить. Я могу только догадываться, но вы моим догадкам не поверите: мы с вами слишком по-разному смотрим на мир.
Только Алексея покинул европейский гость, как позвонил секретарь и сообщил, что должен подъехать адмирал Васильев.