Корректор. Книга третья: Равные звездам

Лотош Евгений

Кто-то из-за ее спины быстро поставил рядом с ней большую скорлупу, наполненную грязной водой, и быстро отскочил назад, словно боясь оплеухи. Карина несколькими движениями обмыла рану, быстро дезинфицировала ее и медленно повела пальцами вдоль длинной глубокой кровоточащей царапины, отмечая точку воздействия не столько для себя, сколько для Дуррана.

– Все, – сказала она минуту спустя, медленно и неохотно распрямляясь. – Рана заживлена и обеззаражена. Нужно перевязать, чтобы не повредить случайно шов, но у меня нечем, прости. Найди какую-нибудь чистую ткань сам – и закатай штанину, чтобы по ране не елозила, она грязная.

– Зачем ты так поступила? – странно напряженным голосом спросил Дурран. – Ты забыла, кто я? Ты забыла, что я стерегу тебя, чтобы ты не сбежала?

– Ты – человек, нуждающийся в помощи, – устало качнула головой Карина. – А я врач. Мой долг – помогать всем, кому я нужна.

Извини, я… устала. Мне не до философских дискуссий.

Несколько секунд Дурран молча смотрел на нее, потом развернулся и зашагал через развалины в сторону Муммы, придерживая штанину, чтобы не сползла. Местные дружно развернулись в сторону Карины, однако на ноги не поднялись, а принялись усердно ей кланяться.

– Сама Карина, сама Карина! – доносилось со всех сторон. – Сама Карина – великий шаман!

Карина тихо застонала, махнула рукой, развернулась и ушла.

Вернувшись к Цукке – Панариши уже закончил накладывать шину и теперь осторожно прощупывал узловатыми пальцами вторую лодыжку – она присела на корточки рядом с ней, облокотившись спиной о дерево.

– Что там? – поинтересовалась подруга.

– Жизнь становится все интереснее, – пожаловалась Карина. – Еще немного, и мне молиться начнут. Земные поклоны уже отбивают. И ведь даже не сбежать!

– От проблем бегут только те, кто не может с ними справиться, – сообщил Панариши. Он быстро произнес несколько фраз на местном языке, и пациент, шустро вскочив, на одной ноге запрыгал в сторону леса. – Я сказал ему, чтобы пару недель ходил с костылем. Или быстрее заживет, сама Карина?

– Вообще-то недели обычно достаточно, чтобы кости укрепились, -вздохнула Карина. – Но у него ярко выраженный остеопороз… я хочу сказать, кости хрупкие, так что лишняя неделя не помешает. Я не бегаю от проблем, господин Панариши. Боюсь, проблемы сами бегают за мной.

– Значит, у тебя интересная жизнь, – откликнулся Панариши. – Отдыхай пока, сама Карина. Я пойду посмотрю, кто чем занимается.

Следующие два дня Карина занималась тем, что продолжала лечить выстраивающихся в очередь аборигенов. Они с Цуккой вернулись в Мумму к ожидающей их Тамше. Их дом, к счастью, не пострадал, но Карина наотрез отказалась принимать в нем пациентов. После долгих и бурных обсуждений, в которых участвовали Карина, Мамай, Шаттах, Панариши и еще трое старейшин Муммы, десяток мужчин споро соорудили на краю деревни, неподалеку от дома Карины, большой навес с лежанкой, столом и парой лавок. "Клинику" отгородили занавесками из ткани, хотя надобности в том особой не имелось – Карине не требовалось, чтобы ее пациенты и пациентки раздевались. Она подозревала, что от нескромных взглядов отгораживали не столько больных, сколько ее саму: подаренные господином Шаттахом платья оказались даже более откровенными, чем обкромсанные ей кубалы, и проходящие мимо нее на улице мужчины мучились от гремучей смеси страха, почтения и желания поглядеть на ее обнаженные руки и ноги. На утоптанной площадке перед домом вкопали несколько грубых скамеек для ожидающих своей очереди, и на следующее утро Тамша с гордостью пригласила войти первого пациента.

Что удивительно – Карину с Цуккой совершенно не кусала местная летучая и ползучая живность. Глухая одежда, которую носили местные, очень помогала им от насекомых, но чужестранок комары и мошки почему-то облетали стороной, что Карину весьма озадачивало: дома кровососущая живность ей совсем не брезговала. За пределами окружающей отель мароновой рощи, разумеется, в которой Фи безжалостно истребляла кусачих гадов сразу по пересечении ими запретной черты.

Как-то само собой вышло, что спасенная девочка осталась жить с ними. Выяснилось, что она и до землетрясения была сиротой на попечении деревни, по достижении совершеннолетия, которое здесь наступало в тринадцать лет, обреченная на положение чьей-то дореи. На склад в ту страшную ночь она забежала потому, что перепугалась поднявшейся суматохи, а позаботиться о ней оказалось некому. Хорошо, что кто-то заметил, как она укрылась в здании, благодаря чему Карина успела ее вытащить. Девочка оказалась тихой, если не сказать – забитой, по большей части сидела в уголке, выполняла поручаемую Тамшей нехитрую домашнюю работу, а также иногда присутствовала при лечении пациентов, круглыми глазами наблюдая, как сами собой сходятся края кровоточащих ран или прямо на глазах исчезает застарелый лишай на щеке. Ожоги на ее ногах, смазанные составленной Панариши мазью и забинтованные, постепенно заживали. Карина заставила ее надеть гунки – местную обувь из хитро свернутого цельного куска дубленой телячьей кожи. Поначалу девочка с трудом ковыляла в обуви – и из-за отсутствия привычки, и из-за причиняющих боль ожогов на ступнях. Однако постепенно

она привыкла, и уже на второй день ходила так, словно носила гунки всю жизнь. Платье из вытребованной у Мамая из общественных запасов ткани ей сшила Цукка. Вооружившись огромной железной иглой, она трудилась целый день, пока торжествующе не продемонстрировала детское платье, скромное, но сшитое вполне прилично. По местным меркам оно также являлось чудовищно неприличным – без рукавов, до колен и уж тем более без капюшона, но сделать замечание ни девочке, ни Цукке никто не осмелился.

Имени у девочки не оказалось – местные звали ее как-то вроде "эй, ты", а как ее назвали родители, она не помнила. Похоже, она вообще боялась говорить, и попытки ее расспрашивать приводили лишь к тому, что она сжималась в комок, зажмурив глаза, утыкала лицо в колени и тихо сопела, вздрагивая тощими плечами словно в ожидании удара. Разговаривала она мало и почти шепотом, так что в конце концов Цукка с Кариной, придя к общему согласию, торжественно наименовали ее Тэйсэй, через Тамшу убедились, что та поняла, и оставили ее в покое.

После первого шока, вызванного катастрофой, жизнь в обеих деревнях уже к вечеру второго дня кипела вовсю. Восстанавливать Камбу особого смысла не имелось, жить там не хотели даже те немногие, чьи дома уцелели, и ее жители принялись деятельно обустраиваться в окрестностях Муммы в надежде, что и в будущем оползни обойдут их стороной. К востоку и западу от деревни застучали топоры и мачете, вырубая лес и подлесок, и Карина с Цуккой неожиданно обнаружили, что их хижина с клиникой внезапно переместились с самой окраины едва ли не в центр резко разросшегося селения.

Благодаря деятельной работе по соседству они также стали свидетелями применения местных строительных технологий. Постоянно теплый тропический климат с минимальными сезонными колебаниями температуры позволял не задумываться о теплоизолированных помещениях. Дома играли роль, скорее, больших закрытых навесов от дождя и солнца, да еще позволяли в какой-то степени защищаться от летучих насекомых. Стены их формировались из полувбитых-полувкопанных в землю кольев растения, своими полыми коленчатыми стволами и длинными зелеными листьями чрезвычайно напоминающего катонийский тикурин, но отличающегося от него темной, почти коричневой окраской ствола. Колья для устойчивости переплетались тонкими лианами, после высыхания приобретавшими прочность почти что плетеной веревки. Фактически стены дома, формировавшие не столько классический прямоугольник, сколько нечто вроде бесформенного круга, представляли собой один большой монолитный деревянный щит. Такой способ позволял дому оставаться устойчивым даже тогда, когда оказавшиеся под землей части постройки сгнивали окончательно. Колья устанавливали мужчины, переплетением занимались женщины, а дети шныряли по окрестным джунглям, срезая и подтаскивая лианы и стволы. Каркас крыши формировали из жердей потоньше, связывая жерди все той же лианой, и закрывали сверху полупрозрачными листьями сетчатой пальмы – большими полупрозрачными зеленоватыми полотнами, пропускавшими достаточно света, чтобы обходиться без окон. По краям листья хитро защемлялись элементами каркаса, чтобы не колыхались от ветра. Те же листья использовались в качестве занавесей на дверном проеме, в котором притолока одновременно служила и опорой для каркаса крыши. Противоположную от входа стену на половину высоты обмазывали несколькими слоями глины, на некотором отдалении от нее обкладывали камнями очаг, на границе глиняной полосы над которым устраивали ловушку для дыма, выводящую его через несколько проковырянных в стене отверстий. Наконец, в одном из углов устраивали маленький жертвенник для духов – дощечку, на которую ставили скорлупку с молоком или пивом, клали орешки или иные плод. Иногда на жертвеннике зажигали лучины из непонятно какой древесины, медленно тлеющей и дающей резкий, но довольно приятный запах. Таким, впрочем, баловались очень немногие: похоже, ароматная лучина ценилась довольно дорого.

На сем процесс строительства завершался – оставалось лишь сделать внутри лежанки, скамьи, а также установить сундуки и большие плетеные корзины. Десяток взрослых мужчин при поддержке пяти-шести женщин и нескольких ребятишек возводили такое строение за полдня. Теперь Карина понимала, почему местные жители не особо расстроились гибелью своих домов. В конце концов, мертвое дерево в здешнем сыром климате, вероятно, гнило быстро, и вряд ли им приходилось полностью переделывать свою жилище реже, чем раз в два-три года. Старый дом, который им с Цуккой выделила деревня, стоял без присмотра относительно недолго, но уже выказывал признаки дряхлости: жерди у основания почти сгнили, стены дрожали при неловких толчках рукой, а старая деревянная лежанка при резких движениях начинала угрожающе потрескивать.