Корсар
Шрифт:
Артюховы таки зазвали на свадебный пир, как подозреваю, всех, кто подвернулся под руку. В столовой места не хватило, поэтому для менее именитых гостей накрыли столы на дворе, хотя день был холодноватый и намечался дождь. В остальном ничего не изменилось с тех пор, как я женился в Путивле на ахейской княжне. Разве что вместо медовухи основным напитком была водка. Благодаря ей, гости напились быстрее, после чего молодых отвели в сени с постелью и кадками с зерном.
Я взял плетку, которая лежала поверх медвежьей шкуры, укрывавшей постель. Еще подумал, шкура принадлежит Артюховым или кочует со свадьбы на свадьбу? Стегнул жену легонько, всего лишь соблюдая традицию.
— Давно не пороли, соскучилась? — шутливо спросил я.
— Нет, — ответила она и улыбнулась, но только губами.
Я сел на постель, протянул ей правый сапог, в котором был золотой французский луидор. Наверное, опять что-то пошло не так, потому что невеста снова улыбнулась только губами, но начала с правого сапога и сильно удивилась, когда из него выпала золотая монета. Засунула ее за пазуху, позабыв, что сейчас будет раздеваться.
Я разделся первым и лег. Простыни приятно холодили тело, снимая усталость.
— Свечи задуть? — спросила невеста.
Горели две свечи, воткнутые в зерно в кадках, и еще коптила лампадка в правом углу под иконой, на которой изображен мужик с бородой, не Христос, нынешнюю русскую версию которого я запомнил.
Я как-то не подумал, что она впервые раздевается перед мужем, исправился:
— Да, туши.
Свет лампадки напомнил мне фонари в кинотеатрах над дверьми на улицу. Они загорались за несколько минут до конца фильма, и те, кому фильм не понравился или кто спешил, начинали перемещаться к дверям, чтобы выйти первыми, не толпиться.
Анастасия долго возилась со своей одеждой, так и не осмелившись попросить меня о помощи. Я всё ещё чужой, хотя официально самый близкий. Легла на спину и закрыла глаза. Ни страха, ни напряжения. Мне показалось, что ей по барабану, что дальше будет. Главное уже свершилось, а остальное — ерунда. Поэтому я не стал сильно заморачиваться. Дорогу в рай покажу ей завтра, а сегодня побываю там один.
Сватья не подвела. Точнее, не подвела невеста, дождалась. Когда я слез с нее, разрыдалась так, словно хотела за один раз выплеснуть накопленное за несколько лет ожидания. Я молча поглаживал ее подрагивающую, теплую спину. Нельзя словами отвлекать женщину от самого приятного процесса. Тем более, что до тех пор, пока она с тобой не поревела, ты для нее никто и звать тебя никак.
— Большое счастье надо ждать долго, — поделилась жизненным опытом моя скромность.
43
Никаких указаний от царя не пришло ни через неделю, ни через две, ни через три. Так понимаю, у него были дела поважнее, чем женитьба какого-то мутного полковника, хоть и русского, но отвыкшего от царской благодати. Я перебрался на подворье Артюховых, чем несказанно обрадовал личный состав полка. Вроде бы не лютовал, но без меня они чувствовали себя лучше. Адъютанта оставил в части. Без него я чувствовал себя лучше. Слугу Энрике забрал с собой и первым делом нашел ему жену — семнадцатилетнюю сироту Марфу, служившую кем-то типа горничной у Насти, не уродку и тоже засидевшуюся в девках. Проституток здесь раз-два и обчелся, на весь полк не хватает, а моему слуге уже перевалило за тридцатник — пожилой по нынешним меркам.
— Он же латинянин! — попробовал воспротивиться Иван Савельич.
— Ничего, днем будут молиться разным богам, а ночью — одному, — сказал я.
Священник, несмотря на хорошее отношение ко мне, венчать
Я решил не напрягать его:
— Богу все равно, живите так.
И зажили — служанка забеременела раньше своей госпожи.
В последнюю неделю октября, когда слегка подморозило, я повел свой полк в учебный поход. До сих пор дневной переход все тот же, как и у торговых караванов с древнейших времен — в зависимости от местности, двадцать-тридцать километров. Можно, конечно, и быстрее раза в два и даже в три, но не долго, дня два-три, а потом начинают дохнуть лошади, а вслед за ними и люди. Ночевали в поле. Для меня и офицеров ставили палатки, а солдаты спали одетыми на попонах, укрывшись одеялами, которые везли, притороченными к седлу. На ужин всем выдавали по чарке водки — примерно грамм сто. Видимо, водка сделала некоторых слишком смелыми, потому что к концу третьего дня начали роптать. Все чаще, когда я проезжал мимо, кто-нибудь из строя негромко произносил, что нечего нам шляться по грязи.
— Завтра назад пойдем? — как бы между прочим, спросил после ужина адъютант Поленов.
— Нет, дальше, — ответил я.
Утром перед выходом построил полк буквой П, чтобы всем было хорошо слышно, что скажу.
— Мне показалось, что кое-кто устал и хочет вернуться в казармы, — начал я.
Никто не подтвердил, но по рядам прокатился тихий гомон.
— Так вот… — и дальше я с использованием сокровенных богатств русского языка, собранных мною в самых неожиданных местах, сообщил, куда именно могут прямо сейчас пойти те, мягко выражаясь, слабаки, которые случайно оказались в моем доблестном полку.
Материться мои солдаты умели сызмальства, даже выросшие в семьях священников, но так замысловато… Сначала заржал один, громко, аж лошади вздрогнули, а потом и все остальные. Если у кого-то и были подозрения, что полковник — не русский, то теперь уж точно не осталось.
В Воздвиженское мы вернулись через две недели, в субботу, чтобы помыться в бане. К тому времени вылезли все недостатки и недоработки и сбежала чертова дюжина солдат, о чем я абсолютно не пожалел. Лучше пусть здесь сбегут, чем в бою. Замену им прислали через пять дней.
Через неделю выпал снег, шагистикой стало трудно заниматься да и, в общем-то, ни к чему уже, поэтому, начиная со следующей, три батальона занимались конно и оружно, а четвертый уходил в поход на шесть дней: три дня в одну сторону, три дня в обратную.
На Новый год, который теперь отмечают первого января, а не первого сентября, как было до реформы Петра Первого и не первого марта, как было в Киевской Руси, и на Рождество, а потом, в связи с сильными морозами и глубоким снегом, и до конца февраля походы и часть других видов подготовки прекратил. Солдаты в казармах учились читать, писать и считать. Как ни странно, даже среди поповичей много было неучей.
В конце января до нас добралась приятнейшая новость, сильно поднявшая боевой дух солдат и офицеров. В конце декабря наши разбили шведский корпус под Эрестфере. Три тысячи убили, две взяли в плен. Плюс шестнадцать знамен и восемь пушек. Именно в такой последовательности и сообщали — сперва о знаменах, а потом о пушках. Так понимаю, размалеванные тряпки наносили нам больше вреда, чем пушки.
Возобновил учебные походы в марте, а перед Пасхой всем полком прогулялись две недели. Двигались быстрее, без особых проблем и дезертиров. Я почувствовал, что полк сложился, стал единым живым организмом. Теперь его можно было вести в бой.