Корсар
Шрифт:
Переправляли драгунские полки на противоположный берег Невы для того, чтобы отразить нападение шеститысячного корпуса генерал-майора Крониорта, который, как предполагали, может подойти со стороны Выборга. Недавно на наших на правом берегу напал отряд из пяти сотен шведов при четырех пушках. Нападение отбили, захватив три пушки. Шведы отступили, наверное, к своему корпусу, но куда — никто не знал. Поэтому Шереметев послал три полка по трем дорогам в северном направлении, чтобы разведали, где враг. Мой полк был одним из этих трех. Направление движения самое неперспективное — вдоль западного берега Ладожского озера в сторону города Кексгольма, ранее называвшегося Корела и отданного шведам за помощь в борьбе с поляками в Смутное время. Когда я впервые посещал этот город, он назывался Приозерск. Мы привезли туда бревна для местного целлюлозно-бумажного комбината. Выгружали прямо в воду мелкого
Под непрерывный грохот пушек, которые с обоих берегов обстреливали крепость Орешек, мы направились на север. Кстати, батареей на левом берегу командовал капитан от артиллерии Петр Михайлов, он же Петр Первый, он же царь Московии. Поход предполагался скучным. Грабить деревни нам запретили. Эти края, Ингрию, царь считал исконно русской территорией, которая сейчас возвращается домой. Вся история России — это раздаривание территорий фальшивым друзьям, а потом кровавое их возвращение. Лесная дорога была узкой, двигались по ней колонной по два. Ночевали на лугах у реки или лесного озера, которых здесь много. По ночам случались заморозки, поэтому я спал в фургоне с биологической грелкой по имени Марта Зуяне.
На четвертые сутки сподобились встретиться с врагом. Это был тот самый отряд, который нападал на наших на правом берегу Невы — четыре сотни пехотинцев и рота драгун при теперь одной трехфунтовой пушке. Шли без высланной вперед разведки. Наверное, были уверены, что русские так глубоко в их земли не зайдут. Моя разведка умудрилась заметить шведов и не засветиться. Теперь мы их встречали на краю леса, перед которым дорога с версту шла по лугу, покрытому потемневшей, засохшей травой. Впереди шагала в колонну по три пехота, за ней ехал обоз и замыкали драгуны. Так понимаю, конных поместили в арьергарде потому, что в авангарде будут задавать слишком быстрый темп движения и постоянно отрываться от пехоты. Шли устало. Видимо, отправились в путь рано утром. Мы их подпустили метров на сто пятьдесят. Я хотел еще ближе, но заметил, что шведский офицер, скакавший перед пехотой на рыжем жеребце, заметил что-то впереди и придержал коня. Его команда и моя прозвучали одновременно.
Я крикнул:
— Огонь!
Четыре трехфунтовые пушки — две справа от дороги, две слева — рявкнули одновременно, послав в шведскую пехоту заряды картечи. Одна из пушек справа попала особенно удачно, выбив десятка два солдат. Уцелевшие по приказу офицера на рыжем коне начали строиться в две шеренги.
— Огонь! — скомандовал я во второй раз.
Выстрелили еще четыре пушки, убив офицера и еще несколько десятков солдат и сломав психологически шведских пехотинцев. Одно мгновение отделяет армию от стада трусливых, безмозглых баранов. Только что были бравые вояки, а теперь — скопище трусов с отключенными мозгами, которые не понимают, что порознь превращаются в легкую добычу и обретают себя на смерть. Они рванули в обратную сторону, бросая ранцы и даже мушкеты. Драгуны, собравшиеся было спешиться и поддержать пехотинцев, остались в седлах, но поддержать таки поддержали — поскакали в том же направлении и намного быстрее.
— Конница, вперед! — приказываю я и на коне выезжаю из леса на дорогу, чтобы возглавить преследование.
Мы гнали их до конца луга и немного по лесу. Многих порубили, семьдесят три человека взяли в плен. Плюс пушка и обоз с провиантом на это подразделение на две недели. Пленные рассказали, что командовал ими майор Лион. Это он скакал на рыжем жеребце, а теперь лежал ниц на дороге со срезанной картечиной верхней частью черепной коробки. Между светлыми длинными волосами, пропитанными возле среза кровью, лежала серо-красная студенистая масса мозгов, которые пострадали из-за того, что неправильно выполняли свои функции.
51
К нашему возвращению в лагерь у Нотебурга там уже все закончилось. Крепость была захвачена и переименована в Шлиссельбург. Из четырех с половиной сотен защитников уцелел сорок один человек. Наших полегло пять с лишним сотен и около тысячи раненых. Уцелевших шведов с комендантом полковником Шлиппенбахом, братом битого нами в Ливонии генерал-майора, отпустили в Нарву с развернутыми знаменами, оружием, порохом и пулями во рту, как признание их смелости,
Дальше в планах Петра Первого был захват Ниеншанца, расположенного в низовьях Невы, на месте будущего Петербурга, но сперва ждали нападения шведов под командованием генерал-майора Крониорта, которого знавшие его характеризовали, мягко выражаясь, как человека крайне осторожного. И на этот раз генерал-майор не подвел тех, кто его характеризовал. Затем пришли тревожные новости из Крыма. Хан Девлет-Гирей собирал войско, намереваясь совершить налет на русские земли, вопреки мирному договору России с Турцией. У крымских татар поизносились халаты, пора было разжиться новыми. Драгунским полкам приказано было быстрым маршем двигаться к Москве и ждать там дальнейших указаний. Петр Первый, оставив для защиты Шлюхенбурга около трех тысяч пехотинцев и артиллеристов под командованием Александра Меньшикова, отправил семитысячный корпус под командованием Шереметева зимовать в Ливонию. Впрочем, корпус пошел туда без командующего, которому разрешили до конца святок побыть в лоне семьи. С остальными войском царь вернулся в Москву. По слухам, у него появилась походно-полевая жена из пленных чухонок. Скорее всего, это будущая императрица. Видимо, поэтому Меньшиков и был оставлен на Неве, а не из-за того, что в опале, как утверждали злые языки. Кое-кто даже поспешил лягнуть напоследок «упавшего» фаворита. Я знал больше, поэтому расстался с комендантом Шлиссельбурга, как с лучшим другом, чем приятно удивил его.
— Кого считал друзьями, предали, а кого… — Александр Меньшиков не договорил то ли из такта, то ли от избытка эмоций.
— «Судите их по делам их», — поделился я цитатой, усвоенной при общении с лордом Стонором.
Въезд в Москву Петр Первый устроил такой торжественный, будто захватил Стокгольм. Мой тесть в то время был в столице, видел всё и потом недели две терроризировал родню и знакомых рассказами об этом мероприятии. Из рассказов получалось, что захватили все-таки столицу Швеции, не меньше. Видимо, царь Петр был прав, устроив зрелище. Выражаясь языком двадцать первого века, грамотная пиар-акция значительно повысила его рейтинг в рядах рабов всех сословий. Они ведь все искренне считали себя его рабами. Даже генерал-фельдмаршал заканчивал письма царю строкой «Наипоследнийший раб твой Бориско Шереметев челом бью».
Мой полк в это время был в своем лагере в Воздвиженском. Здесь я с царского позволения произвел повышение в чине некоторых своих подчиненных. Четверо капитанов, командиров эскадронов стали майорами, командирами батальонов, причем командир первого — премьер-майором, а остальные — секунд-майорами. Соответственно, четыре поручика стали капитанами, четыре прапорщика — поручиками и так далее. Кроме того, сорок восемь отличившихся солдат стали капралами. По странному стечению обстоятельств капралы гибнут чаще сержантов и офицеров, так что это задел на будущее. Для того из них, кто доживет до сержанта, этот чин может стать началом большой карьеры.
Нам прислали пополнение, с которым старослужащие обращались не хуже советских «дедов». Так что «дедовщина» — это порождение не социализма, а русского менталитета, подверженного глубинной тяге к справедливости: нам плохо, если кому-то не было так же плохо, как когда-то нам, и наоборот.
Сразу после нашего возвращения тесть настоял, чтобы я сходил с семьей в церковь по случаю праздника «Введения во храм Пресвятой Богородицы».
— Надо молебен заказать по убиенным, помолиться за их души. Так у нас принято, — сказал он мне.