Коршун и горлица

Фэвэр Джейн

– Ты и поговоришь с ним, - сказал старший, - другое дело, что я не уверен, что это тебе так уж понравится, - и рассмеялся.

Они повели ее через коридоры, дворы, вдоль колоннад Архитектура замка была ей знакома, но была более бедной, чем в Альгамбре. Тут не было воды: не было фонтанов, ручьев и вследствие этого здешняя природа была крайне скудна. Все было каким-то спартанским - не было элегантности и приятности. Наконец, они вошли в приемную.

При мысли о том, что ждет ее за этой дверью сердце ее снова забилось. Смерть! Смерть ждет ее в том случае,

если эмир не пожелает выслушать ее.

Дверь открылась и ее втолкнули пред очи эмира, четверо охранников по-прежнему стояли рядом. Сарита подняла голову и смело посмотрела эмиру в глаза, чувствуя, что именно так - с гордо поднятой головой - должна она предстать перед ним. Глаза ее натолкнулись на холодный взгляд.

Эмир Абенцаррати был высоким мужчиной и старше Абула Он был бородат и производил впечатление волевого человека, но глаза его были бесцветны и в них не было ни тепла, ни искры любопытства. При виде его у Сариты не возникло ощущения, что этому человеку она может довериться, и по спине ее поползли мурашки, так как она осознала, что, по всей вероятности, поставив на карту свою жизнь, проиграла. Победить этого человека с помощью правды и обещаний было, очевидно, невозможно, если только он сам не захочет этого. А может, и захочет. Она вызывающе смотрела на эмира.

– Кто ты?
– голос эмира был жестким.

Она вскинула голову, сбросив капюшон, и сняла тюрбан - Сарита из племени Рафаэля, - ее волосы заструились по плечам, казалось, осветив мрачную залу.

Наступила полная тишина.

Сарита спокойно стояла, не сводя с эмира глаз.

Эмир перевел дух.

– Ну, - сказал он на испанском, - Сарита из племени Рафаэля, какое же у тебя ко мне дело?

– Я хотела бы сказать об этом наедине, мой господин эмир.

Перед тем, как ответить, он снова помолчал.

– Я выслушаю тебя наедине, но не в одежде пастуха, и хочу посмотреть на то, что далеко увело моего брата Мули Абула Хассана.

Поняв свою уязвимость, Сариту вновь охватил страх. Ей надо было бояться не только смерти.

– Мой наряд не имеет никакого отношения к тому, что я хочу рассказать.

– Может быть.., может быть. Тем не менее видеть женщину, одетую таким образом? Это оскорбляет мои чувства, - он обратился к старшему охраннику:

– Оденьте ее подобающим образом, а затем снова приведите ко мне.

Ее эскорт, пораженный происшедшей с ней метаморфозой, испепелял ее похотливыми взглядами.

Эмир встал, чтобы покинуть залу.

К горлу Сариты подступила тошнота, когда она осознала, что, по сути, он отдал ее на откуп этим солдафонам, которые видят в ней справедливую добычу, - ведь она была женщиной не правоверной и, вследствие этого, не заслуживала с их точки зрения обращения, подобающего женщине из их собственного рода.

Уже в дверях эмир остановился и в тот момент, когда стражник заломил ее руку за спину, бросил через плечо:

– Найдите женщин для переодевания. Теперь наша гостья находится под моей охраной.

Стражник не освободил Сариту, но выразил свое разочарование тем,

что чуть не вывихнул ей руку, так что на ее глазах появились слезы. Но облегчение, испытанное ею после того, что сказал эмир, было так велико, что она не придала значения боли.

Через несколько минут ее уже снова заперли в той же темной камере в сторожевой башне. Пока что ее не тронули, но сумели внушить недюжинный страх, которым была теперь пронизана каждая клеточка ее тела.

Дверь в камеру открылась и в нее вошли две женщины, одна из которых несла несколько свечей, а другая - длинный кусок материи. Они ничего не сказали ей, едва окинув взором, и поставили свечи в угол. Свечи залили светом камеру. Она предвосхитила их попытку раздеть ее и сделала это сама. Женщины чуть не охнули, увидев ленту, перевязывавшую ей грудь, и одна из них помогла Сарите развязать узел, который сделала на ее спине Кадига. Когда она полностью разделась, они протянули ей платье из какого-то прозрачного белого материала, который почти не защищал от холода или от любопытных глаз. Сарита с ужасом осознала, что это платье не было платьем уважаемой женщины из сераля, это была одежда гурии.

Хотел ли эмир оскорбить ее этим? Или намеревался таким образом свести ее сообщение до бормотаний любимой рабыни? Наверно, то и другое, и подумала, уж не отказаться ли ей от переодевания и не настаивать ли на том, чтобы снова надеть одежду пастуха. Но скорее всего, этим она не достигла бы ничего. Единственным ее шансом был разговор с эмиром, и если он согласен даровать ей аудиенцию только при условии, что она наденет это платье, то должна сделать так, чтобы речь ее своим спокойствием и достоинством произвела на него впечатление большее, чем навязанная им одежда.

Она отказалась надеть предложенные ей туфли, но взяла чадру, чувствуя, что все, что способствует сокрытию ее тела, сейчас ей на руку. Чадра закрыла ее волосы, погасив их жар, однако, лица она закрывать не стала, желая тем самым провозгласить свою независимость.

Дверь хлопнула как раз в тот самый момент, когда Сарита кончила возиться с чадрой; обе женщины отскочили к стене. Стражник уставился на Сариту похотливым взглядом и кивком головы велел ей выходить. Когда она проходила мимо него, он коснулся ее бедра, и по спине ее снова пробежали мурашки. Но она сделала вид, что не обратила на это внимания. На этот раз ее привели в маленькую комнатку, на стенах которой висели шелковые экраны, а мозаичный пол покрывали шелковые ковры.

Эмир лежал на диване, потягивая что-то из бокала. Когда она появилась в дверях, он не поприветствовал ее, а невозмутимо оглядел с ног до головы. Она же продолжала смотреть на стену чуть повыше его головы.

Лень сквозила во всех движениях эмира, когда он поставил бокал на низенький столик и встал. Он пересек комнату и сдернул с ее головы вуаль.

– Похоже, я более сладострастен, чем он - заметил эмир, щупая сквозь прозрачную ткань ее высокую грудь.

Сарита попыталась быть неподвижной, как будто он касался не живой плоти, а глиняной статуи.