Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод)
Шрифт:
Луис слышал щелканье костей, но постепенно звук стал более резким, более металлическим.
Звон... или вопли?.. Что-то покатилось. «Ну вот, — промелькнуло у него в голове, — кости рассыпались».
Он услышал голос дочери, зовущей:
— Гэдж, лови! Лови!
Вслед за этим послышались радостные вопли Гэджа, после которых Луис открыл глаза и увидел потолок собственной спальни.
Он все время был дома, у себя в комнате. Все это сон. Пускай ужасный, пускай до безумия реальный — это был сон. Только отголоски его подсознания.
Металлический
— Гэдж, лови!
— Лови! — запищал Гэдж.— Лови-лови-лов-и!
Бум-бум-бум. Маленькие ножки Гэджа простучали по полу. И он, и Элли хохотали.
Луис поглядел направо. Рэчел не было, одеяло заправлено. Солнце поднялось уже высоко. Он посмотрел на часы и увидел, что уже восемь. Рэчел не разбудила его... скорее всего, нарочно.
В отличном состоянии это рассердило бы его, но сейчас ему было не до того. Он сделал глубокий вдох и вытянулся на кровати, вбирая в себя блаженство реального, пронизанного солнцем мира. В солнечном луче танцевали пылинки.
Рэчел позвала снизу:
— Элли, иди завтракать, скоро придет автобус.
— Сейчас! — Топот ног. — Вот твоя машинка, Гэдж. Я пошла.
Гэдж недовольно захныкал. Хотя разобрать было трудно — слышалось только «Гэдж», «бибика» и «эллибус», — он, без сомнения, требовал, чтобы Элли осталась. Ему она нужнее, чем дошкольному образованию.
Снова голос Рэчел:
— Иди попрощайся с папой, Элли.
Элли вошла в комнату в своем красном платьице, волосы ее были завязаны в хвост.
— Я сейчас встану, малышка, — сказал он. — Иди, а то опоздаешь.
— Пока, папа! — она вбежала, чмокнула его в небритую ~ щеку и бросилась вниз.
Сон начал терять очертания, отступать. Но он еще не исчез.
— Гэдж! — позвал он. — Иди поцелуй папу!
Гэдж игнорировал призыв. Он со всей возможной скоростью последовал за Элли, повторяя «лови-лови-лови» во всю силу легких. Луис заметил его неуклюжую маленькую фигурку в распашонке и штанишках.
Рэчел опять подала голос:
— Луис, где ты там? Проснулся?
— Да, — ответил он, садясь в кровати.
— Я пошла. Пока! — голос Элли, и вслед за этим скрип входной двери и рев Гэджа.
— Тебе одно яйцо или два? — спросила Рэчел.
Луис откинул одеяло и ступил на ворс ковра, готовясь сказать, что он не хочет яиц, только овсянки... и слова замерли у него на губах.
На ногах его налипла грязь и хвоя.
Сердце подпрыгнуло к горлу, как чертик в коробочке. Глаза вылезли на лоб, зубы непроизвольно прикусили язык. Он поднял одеяло. Простыни были мокрыми и грязными.
— Луис?
Он увидел на коленях сосновые иглы и внезапно взглянул на правую руку. Там была царапина, свежая царапина, от сухой ветки, оцарапавшей его... во сне.
«Я сейчас закричу».
Холодный страх опять затопил его сознание. Реальность исчезла. Реальностью было вот это — хвоя, грязь на простынях, кровоточащая царапина на руке.
«Я сейчас закричу,
— Луис? — Рэчел стояла внизу у лестницы. — Ты что, опять заснул.
Какое-то время он боролся с собой, собирал в кулак все свои силы, как в тот момент, когда умирающего Паскоу принесли в лазарет на одеяле. Он победил. Победила мысль, что она не должна видеть его таким, с грязными ногами, с выпученными глазами, раздавленного страхом.
— Иду, — сказал он бодрым голосом. Язык ворочался с трудом, но сознание работало, и он вдруг подумал о том, как же близко к повседневной жизни находится безумная иррациональность.
— Одно яйцо или два? — спросила она во второй или третий раз. Слава Богу.
— Два, — сказал он, почти не сознавая, что говорит. — Яичницу.
— Хорошо, — сказала она, снова спускаясь вниз.
Он закрыл глаза, но в темноте перед ним снова предстал серебряный взгляд Паскоу. Он открыл глаза опять и быстро, как можно быстрее, чтобы отогнать мысли, направился в ванную, захватив с собой грязные простыни. Их он по дороге запихнул в корзину.
Почти бегом он вошел в ванную, пустил горячую воду и смыл грязь с ног и коленей.
Теперь он чувствовал себя лучше, по крайней мере, мог себя контролировать. Его поразила мысль, что так ведут себя убийцы, считающие, что скрыли все следы преступления. Он даже засмеялся. Он вытирался полотенцем и смеялся, не в силах остановиться.
— Эй, иди сюда! — позвала Рэчел. — Что это тебя так развеселило?
— Вспомнил старую шутку, — ответил Луис, продолжая смеяться, несмотря на испуг. Смех вырывался из его губ тяжело, как камни, ударяющиеся о стену. Он подумал, как хорошо поступил, запихнув простыни в корзину с грязным бельем. Рэчел ни в коем случае не должна их увидеть, пока они снова не окажутся на постели — чистыми. Стирала их Мисси Дэнбридж. Он заколебался, не скажет ли она Рэчел о своем открытии, но потом успокоился. Представив только, как Мисси шепотом сообщает мужу о странных сексуальных играх Кридов, которые подразумевают посыпание постели грязью и хвоей.
Это мысль вызывала у него все больший смех.
Последние смешки стихли, пока он одевался, и он осознал, что чувствует себя лучше. Он не понимал, как это возможно, но это было так. Комната имела нормальный вид, если не считать растерзанной постели. Он быстро заправил ее.
«Может быть, именно так ведут себя люди при встречах с необъяснимым, — подумал он. — Может, так и надо себя вести, сталкиваясь с иррациональным, выходящим за грань нормальных причин и следствий нашего нормального мира. Может, так ты будешь реагировать и на летающую тарелку, что пролетит однажды над твоим домом, отбрасывая маленькую черную тень, и на дождь из лягушек, и на руки из-под кровати, которые среди ночи вдруг ухватят тебя за ногу. Можно смеяться или плакать... но, если ты хочешь оставаться собой и сохранить рассудок, научись не замечать эти ужасы, как камни в почках».