Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод)
Шрифт:
— Да, я тоже подумала об этом. Но то, как она об этом рассказывала... это было похоже на пророчество.
Она опять усмехнулась.
— Да, странно, — сказал Луис.
«Что ж, может, это и в самом деле пророчество».
— Пошли ляжем вместе, — сказала Рэчел. — Действие лекарства прошло, и я не хочу его больше пить. Но мне страшно. У меня ведь тоже сны...
— Какие?
— О Зельде, — сказала она просто. — С тех пор, как Гэдж умер, мне все время снится Зельда. Она говорит, что пришла за мной и сейчас заберет меня. За то, что я позволила им умереть.
— Рэчел, но это...
— Я знаю.
Они лежали в темноте, прижавшись друг к другу.
— Рэчел, ты еще не спишь?
— Нет.
— Я хочу спросить тебя кое о чем.
— Ну.
Он поколебался, не желая причинять ей еще боль, но и конце концов начал:
— Ты помнишь, как мы перепугались из-за него, когда ему было девять месяцев?
— Да, конечно. А что?
Когда Гэджу было девять месяцев, Луис был весьма обеспокоен размером его черепа. Он не укладывался и нормы графика Бертерье, показывающего нормальный объем черепной коробки ребенка для всех возрастов. К четырем месяцам череп Гэджа достиг наивысшего из указанных пределов, а потом превзошел его. У него не было проблем с головой, смертельно опасных для любого ребенка, но Луис все же повез его к Джорджу Тардиффу, лучшему неврологу Среднего Запада. Рэчел хотела знать причину, и Луис ей сознался: он боялся, что Гэдж может оказаться гидроцефалом. Лицо Рэчел побелело, но она сохранила спокойствие.
— Он выглядит вполне нормально, — сказала она.
Луис кивнул.
— Да, конечно. Но я не могу игнорировать это, милая.
— Нет, ты не должен, — сказала она. — Мы не должны.
Тардифф измерил череп Гэджа и нахмурился. Он показал Гэджу «козу». Гэдж отдернулся. Тардифф улыбнулся. От сердца у Луиса немного отлегло. Тардифф дал Гэджу подержать мячик. Гэдж подержал его и уронил. Тардифф поднял мяч и подбросил его, глядя на Гэджа. Тот следил за мячом глазами.
— Пятьдесят на пятьдесят, что он гидроцефал, — сказал после Тардифф Луису в своем офисе. — Он кажется очень беспокойным. Я мог бы порекомендовать новую операцию.
— Но это же хирургия мозга, — сказал Луис.
— Ну, совсем небольшая.
Луис изучал эту тему после того, как забеспокоился размером черепа Гэджа, и такая операция вовсе не казалась ему небольшой. Но он помалкивал, говоря себе, что надо радоваться, что дело вообще можно поправить.
— Конечно, — продолжал Тардифф, — вполне возможно, что у вашего ребенка просто слишком большая голова. Я думаю, надо его исследовать. Вы согласны?
Луис согласился.
Гэдж провел ночь в госпитале Сестер милосердия и подвергся общей анестезии. Когда он спал, его голову поместили в сверхновый прибор, напоминающий громадную сушилку. Рэчел и Луис ждали внизу, а Элли провела день у деда с бабкой, смотря «Улицу Сезам» по новому видео Ирвина Голдмэна. Луис же долгие унылые часы перебирая в уме варианты возможных уродств и увечий. Смерть из-за общей анестезии, смерть во время операции, задержки в развитии из-за гидроцефалии, эпилепсия, слепота... возможностей было чрезвычайно много. «Полная карга болезней, — подумал Луис, — как в медицинском справочнике».
Тардифф вошел в комнату около пяти. Он нес три сигареты. Одну он сунул в рот Луису, другую Рэчел (она была слишком измучена, чтобы протестовать), а третью закурил сам.
— Все в порядке. Никакой гидроцефалии.
— Уберите эту штуку, — сказала Рэчел, плача и смеясь одновременно. — Меня сейчас стошнит.
Ухмыляясь, Тардифф потушил ее сигарету.
«Бог сберег его для дороги номер 15, доктор Тардифф», — подумал теперь Луис.
— Рэчел, если бы он был гидроцефалом, если бы операция не удалась... ты все равно любила бы его?
— Что за странный вопрос, Луис!
— Можешь ответить?
— Да, конечно. Я любила бы Гэджа каким угодно.
— Даже, если бы он был дебилом?
— Да.
— А ты хотела, чтобы он поступил в институт?
— Да нет, не думаю, — сказала она медленно. — Хоти с теми деньгами, что ты сейчас получаешь, мы, может, и могли бы себе это позволить... но я не думаю, что так уж хотела бы... А почему ты спрашиваешь?
— Я все еще думаю про твою сестру Зельду, — Луиса удивила ее странная разговорчивость. — Интересно, смогла бы ты еще раз пройти через такое.
— Это не то же самое, — сказала она. — Гэдж был... ну, Гэдж был Гэдж. Это был наш сын. Вот и вся разница. Я думаю... а ты хотел бы, чтобы он поступил в институт? Вроде Пайнлэнда?
— Нет.
— Давай спать.
— Да, пора.
— Я чувствую, что смогу уснуть, — сказала она. — Так хочется, чтобы этот день кончился.
— Дай Боже, — сказал Луис.
Чуть позже она сонно сказала:
— Ты прав... только сны и фантазии...
— Да, конечно, — сказал он, целуя ее в лоб. — Спи.
«Это было похоже на пророчество».
Он не спал еще долго, и, пока он думал, в окно на него смотрел мерцающий серп луны.
43
Следующий день был облачным, но очень теплым, и Луис вспотел, пека перетаскивал багаж Рэчел и Элли и закладывал их билеты в компьютер. Он старался скрыть за озабоченностью боль и чувство вины, и лишь иногда сравнивал нынешнюю ситуацию с той, когда он в последний раз провожал семью в Чикаго накануне Дня благодарения.
Элли казалась задумчивой и странной. Несколько раз за это утро Луис замечал у нее на лице выражение крайней сосредоточенности.
«Ты перестарался со своей конспирацией, парень» — сказал он себе.
Она ничего не сказала, когда ей сообщили, что они едут в Чикаго, сначала они с мамой, потом и папа, быть может, на целое лето, сразу же после завтрака (какао). Закончив завтракать, она так же молча поднялась наверх и надела платье и туфельки, которые Рэчел ей приготовила. Она взяла с собой фото Гэджа в аэропорт, и тихо сидела там в пластмассовом кресле, пока Луис бегал оформлять билеты, а громкоговоритель объявлял вылет и прибытие.
Мистер и миссис Голдмэн появились за сорок минут до отлета. Ирвин Голдмэн был аккуратен (и, конечно, не вспотел) в своем кашемировом пальто, несмотря на довольно теплую погоду; он пошел к кассе «Ависа» сдать машину, пока Дори сидела с Рэчел и Элли.
Луис и Голдмэн присоединились к ним одновременно. Луиса несколько пугала возможность сцены «О сын мой!», но он ошибся. Голдмэн держался холодно-вежливо и всего навсего пробормотал приветствие. Быстрый, смущенный взгляд, которым он окинул зятя, подтвердил очевидное: вечером старик был пьян.