Кошка Фрося и другие животные (сборник)
Шрифт:
В этой связи бабулечка, устроив себе пульт управления Вселенной на балконе, отслеживает с биноклем все мои передвижения до школы и обратно. Появляются правила общения с мужчинами. С ними нельзя плавать в одном бассейне, разговаривать на улице и заходить в подъезд. Надо полчаса ждать на морозе, когда ему надоест выжидать в засаде и он передумает на меня нападать. Под подозрением даже дед Василий, с которым я с пяти лет «забиваю козла» во дворе. Так у меня постепенно складывается ощущение, что страшнее мужчины зверя нет. Это существа с экзопланеты. Вроде то же самое должно быть, но какой-то прокол в эволюции мозга точно случился. Не говоря уже об остальном.
Все еще усугубляется тем, что мужчины почему-то не любят блондинок. Просто ненавидят нас. Что мы им сделали? Муж вздыхает и говорит:
– Скорее всего, что-то не сделали.
Вот брюнетке, к примеру, никому в голову не придет сказать, что она не натуральная, и тем более предположить, что она дура.
Стоят два таких мужчинки в метро и обсуждают:
– Да не-е, ты чо, по статистике их вообще мало. Я читал. – (Уже простила). – Точняк крашеная, я тебе говорю. Моя на такое ползарплаты изводит.
И не крикнешь ведь на весь вагон: «Я натуральная, натуральная!» Чтобы отвлечься, достаю кубик Рубика, собираю.
– Дура какая-то, – говорит второй, – пошли отсюда.
Щедрая, щедрая
Вся моя семья очень щедрая. Если у бабулечки долго занята телефонная линия, значит, она сейчас находится в режиме «аттракцион неслыханной щедрости» или решает мировые вопросы. После пары десятков безуспешных попыток дозваниваюсь-таки. Она говорит:
– Сейчас Людку Бортникову спасала.
Ну конечно, иначе и быть не могло. Как сейчас вижу этого бабулечкумэна, с ярко накрашенным ртом и безупречным маникюром, бескомпромиссным плечом прижимающего телефонную трубку к уху в ее драгоценном роскошестве.
Говорит:
– Бортникова заскакивала, дура пьяная, пописать, ну и в уборной ее блевать поперешная застала. Ну, она поблевала и смыла. С зубами. Вот в ЖЭК звонила мужикам. Но даже я не в силах в городе говно перекрыть ради бортниковских зубов. В качестве утешительного приза подарила ей литровую баночку пельменей. А то представляешь, как ей сейчас плохо?
Я говорю:
– Ну, после твоих пельменей она точно полюбит жизнь заново, даже без зубов. Если выживет.
Мама с восхищением разглядывает мои итальянские сапоги на двенадцатисантиметровых каблуках. Говорит:
– И куда ты в них ходишь?
Я чувствую, как меня накрывает безжалостной волной щедрости, и говорю:
– Ходить – никуда не хожу, я в них езжу. И один раз на них колесо меняла. Хочешь – забирай. И духи, вон те, от Валентино, и ридикюль.
Мама тут же облачается в сапоги, душится и ходит в трусах по комнате туда-сюда, размахивая сумкой.
Звонит мне через неделю и говорит:
– Можно я Нюшеньке твои итальянские сапоги отдам? Ей тоже надо красиво одеваться и делать карьеру.
Я представляю, как моя сестра, раздвигая снега и говны, прется в сапогах на двенадцатисантиметровых каблуках через сельское поле к коровнику. Заходит такая вся красивая, в итальянском, и коровы такие:
ООООООООО! ААААААААА! И все на укол без разговоров. А доярки говорят:
– Анна Владимировна, а котика кастрировать не желаете?
Звоню Нюшеньке через некоторое время, спрашиваю осторожно:
– Сапоги мои итальянские там как?
Нюшенька говорит:
– Сдала от греха подальше бабулечке. Она в них телевизор смотрит…
Бабулечка звонит и кричит в трубку:
– Марея, мне такие дорогие шикарные сапоги подогнали! Хочешь, подарю?На кошку Фросю иногда нападают валяки, и она становится очень щедрой. Она зарывается в мои волосы, тарахтит, как колхозный трактор, позволяет себя мять во всех направлениях и даже узнает. Иногда мне кажется, что Фрося работает под прикрытием в инопланетной разведке и выполняет секретное задание. Но мы-то знаем, что у Фроси есть режим «щедрость», и можем даже дополнительным обедом спровоцировать его рецидив прямо перед тем, как Фрося снова уйдет в глухую несознанку.
Проснуться знаменитой
Я вчера завела ЖЖ и с легкой руки Марты Кетро сегодня проснулась чуточку знаменитой.
Тихо. Я пишу. Муж ходит по струнке, подушки мне поправляет.
Я говорю:
– Ну нет, так не пойдет. Не могу писать в подушках. Пойду в кабинет.
Важно поднимаюсь в кабинет. Говорю многозначительно:
– Меня не беспокоить, я работаю.
В доме тишина, все шепотом говорят, но все равно же, сука, слышно.
Ору из кабинета:
– Чаю мне! И трубку забейте.
Не могу без трубки писать. Чувствую себя при этом по меньшей мере Сергеем Михалковым перед написанием гимна Советского Союза. Сажусь, раскрываю ноутбук. Протерла клавиши. Щас чо-нить сбацаю такое, гениальное. Ну? Снова протерла клавиши. Нет, не могу, слишком чистые. В подушках было погрязнее вроде. Снова спускаюсь. Шпицу тошно. Во-первых, на днях он стал старым, во-вторых, кто бы вывел.
Я говорю:
– Терпи, антиквариат, мама работает. Пописаешь позже.
Друг говорит:
– А я тоже был однажды знаменит, я же адвокат.
Я:
– Это когда? Ты же художник-оформитель в ДК.
Он говорит:
– А вот! Чуть не поступил на юридический. Сочинение завалил.
Звонок:
– Ты какого хрена на звонки не отвечаешь, а? Где статья, едрена вошь? Ваще из берегов там вышла? Давай, жопу в руки и быстро настрочила!
– Щас, чо орешь-то. Уже отправляю…
Чо говорить-то?
В первый раз я влюбилась в три года в Сашу Французова. Ему было целых шесть лет, и он гулял со старухами из старшей группы. И это было ужасно, я вам скажу. Ужасно, когда тебя не воспринимают всерьез и ты знаешь, что точно ничего не будет и нет даже смысла об этом говорить. А что говорить-то? «Я тебя люблю, давай жить вместе»?
Моя сестра Нюшенька начала выходить замуж с четырех, и каждый раз неудачно. В самый первый раз она собиралась за Максима и забрать холодильник. Родители, безусловно, были против по всем пунктам. С тех пор, впрочем, ничего не изменилось.
Итак, я поступила новобранцем в армию Французова, чтобы быть верной соратницей и тем самым завоевать его расположение, а может быть, даже и любовь. Как же самозабвенно я зверствовала в ту пору. Мы совершали набеги, грабили, убивали и возвращались к женам.