Кошка, шляпа и кусок веревки (сборник)
Шрифт:
Теперь комнату было не узнать. Собственно, Джек заметил это еще в прошлый раз, когда заходил к Мэгги. Она превратилась в настоящую детскую, светлую, веселую, с нежно-розовыми стенами, с разбросанными по полу разноцветными подушками. В центре стояла деревянная кроватка, наполовину скрытая занавесочками.
Джек чуть продвинулся в глубь комнаты, но Мэгги и тут явно не было. Но негромкая звенящая мелодия все продолжала звучать, и светильник возле колыбельки медленно вращался, отбрасывая цветные блики на свежую краску стен.
— Мэгги? — Он хотел, чтобы голос его прозвучал не просто тревожно, а требовательно, но ничего не вышло: требовательные интонации в этой непонятной
Ох уж эта колыбель! Черт бы ее побрал, сердито подумал Джек. Стоит себе тихонько и выглядит так, словно всегда была тут. Словно есть какая-то причина для подобного убранства. Боже мой! К тому же за этими занавесками или балдахином что-то скрывается… Интересно, что там может быть? Но что бы это ни было…
«Ну, младенца-то, конечно, там никакого нет!» — рассуждал Джек. Не может там быть никакого младенца! Этот младенец существовал лишь в воспаленном воображении Мэг, которая вечно все преувеличивает. Cookie, так, кажется, она его называла? А правильнее было бы — Kooky. [80] Что бы это ни было — плюшевый мишка или кукла, — это лишь искусственный заменитель того, что она тогда потеряла; и это тоже свидетельствует о ее душевном недуге, а значит, он правильно сделал, что вмешался…
80
Игра слов; kooky (сленг, англ.) — странная вещь или персона; кукла.
Ничего, решил Джек, мы еще поборемся. В конце концов, он ведь действительно все еще ее любит. Как только он сумеет заставить ее повернуться лицом к жестокой правде, он предпримет еще одну попытку, и они, возможно, снова будут жить вместе. Джек еще на шаг приблизился к колыбели. Запах сладкой выпечки стал еще сильнее. Запах сахара, муки, молока — так пахнет тесто для печенья или горячие лепешки, намазанные маслом. И ему снова показалось, что там, за задернутыми занавесочками, вроде бы шевелится и вздыхает что-то живое! Господи, может, там кролик или даже кошка?..
— Джек? Ты что здесь делаешь? — раздался у него за спиной голос Мэгги.
Совершенно бесшумно, несмотря на всю свою невероятную полноту, войдя в комнату, она стояла в дверях. Он обернулся, невольно чувствуя себя виноватым, и пробормотал нечто невразумительное насчет того, что беспокоился о ней.
— Беспокоился? — Она улыбнулась. — Ну и зря! Как видишь, мы обе чувствуем себя просто прекрасно.
— Вы обе?
— Ну да, мы с Куки.
И Джек почувствовал, что больше не в силах это выносить. Он резко повернулся, шагнул к колыбельке, протянул дрожащую руку и так резко отдернул занавеску, что даже слегка порвал легкую материю с принтом в виде кексов. Весело звякнули колокольчики, Джек заглянул в колыбель, и рот у него сам собой раскрылся от удивления, когда он увидел то, что там лежало…
А Мэгги с улыбкой сказала:
— Она просто замечательная, правда, Джек?
Джек молчал; он все смотрел и смотрел.
— Я же знала, что все будет очень хорошо, нужно только довериться собственным инстинктам.
Ее пухлое бледное лицо так и сияло. Она протянула руки к тому, что лежало в колыбельке, взяла это на руки, и Джек попятился к двери. Прочь отсюда, прочь из этой комнаты! Ощупью, точно слепой, он нашарил руками дверь, и ему показалось, что ноги его сейчас запутаются в нитях волшебного света, которые извиваются по полу в гостиной, точно побеги плюща.
Мэгги с улыбкой смотрела, как он пятится, и думала: наверное, Джеку просто нужно время, чтобы приспособиться, смириться со своим нежданным отцовством. Она снова заглянула в личико малышки, которую по-прежнему крепко прижимала к себе, и с наслаждением вдохнула ее молочный младенческий запах. «Из конфет и пирожных, из сластей всевозможных…»
Потом она поцеловала свою дорогую крошку и сказала:
— Эй, Куки, а вот и наш папа!
Призраки из машины
Я написала этот рассказ для своей дочери, большой поклонницы «Призрака Оперы», всегда считавшей, что Кристина Дайе в итоге выбрала не того мужчину…
Он всегда предпочитал ночную смену, поскольку любил темноту и одиночество. Мерцание экрана да несколько светодиодных индикаторов — этого света было вполне достаточно, чтобы обозначить его существование, и потом, свою работу он мог делать и с завязанными глазами. Он проработал здесь уже пятнадцать лет — с тех пор, как научился чинить кабельную проводку, здесь ему был знаком каждый дюйм, каждый файл в гигантских архивах. Он буквально вынянчил эту студию от аналога до цифры. И значил для нее гораздо больше, чем простой инженер или хороший аудиотехник. Собственно, именно он и был лицом и голосом «Фантом Радио». Он знал все здешние тайны, слышал каждое слово, произносимое в эфире или вне его. Здесь через его руки прошла каждая деталь.
Но большинство дневных людей воспринимали его как самого обыкновенного человека, дежурного, поддерживающего жизнь этой машины. Некоторые узнавали его по голосу, доносящемуся из динамика, но лицо его мало кто видел. А по ночам возможностей увидеть его становилось еще меньше: радиостанцию обслуживало минимальное количество сотрудников, а поздние передачи и вовсе шли в записи, создавая иллюзию жизни в тот час, когда дневные люди уже лежат в кровати. Вот тогда-то вся студия и была в его полном распоряжении.
Вот тогда-то он и бывал наконец счастлив, чувствуя, что обрел долгожданное одиночество. В вестибюле, правда, имелся охранник, но на него можно было не обращать внимания. И с полуночи до пяти утра «Фантом Радио» шептало и напевало голосами призраков, словно доносящимися из морских раковин, посылая своим слушателям с засунутыми в уши наушниками-ракушками фальшивые пожелания всего наилучшего и стараясь приободрить тех, кто измучен бессонницей или отчаянием.
Одна такая слушательница, страдающая бессонницей, как раз и сидела сейчас перед компьютером. Ее имя в Интернете было Lady of Shalott, хотя ее настоящее имя звучало гораздо прозаичней. Она тоже ощущала себя существом ночным, хотя, возможно, ей просто нравилось слушать в ночной тишине веселые, знакомые голоса, музыку, песни — все то, что болтало, щебетало и гармонично позванивало на огромном темном экране ночи.