Кошка, шляпа и кусок веревки (сборник)
Шрифт:
От этой мысли в горле у него сразу пересохло. Ведь «Фантом Радио» — это его жизнь. Что же он натворил? Что он, с ума сошел? Какого черта?! Что за демон внушил ему эту идею?
Он стащил с себя наушники, отошел от микрофона и переключился на привычный канал. Нет, теперь, конечно, уже слишком поздно, думал он. Теперь уже ничего не скрыть. Господи, что я наделал! Всю жизнь играл в прятки и вдруг выставил напоказ — и даже не лицо, а сердце! Пусть слушают все, кому не лень…
На всякий случай он проверил почту.
«Дорогой Фантом, — писала она, — я думаю: пора. Прошу тебя, встретимся через полчаса…»
И назвала точное место: улицу, адрес.
Он ответил одним словом: «Хорошо». И кликнул на Send.
А потом встал из-за стола, внутренне коченея от осознания собственной
Он чувствовал, как бешено бьется его сердце.
Она чувствовала, как сильно у нее кружится голова.
«Что, если ее там не будет?» — думал он.
«Что, если он не придет?» — думала она.
И он быстро написал ей: «Тебе нужно еще кое-что узнать обо мне».
И она ответила: «Я ведь тебе кое-что так и не сказала…»
А потом и компьютеры, похоже, тоже вышли из строя. Экраны опустели. Он видел лишь курсор, мигающий на голубом фоне. И она больше ничего не чувствовала, пальцы ее замерли на клавиатуре Брайля.
И никто не видел, как она, надев пальто, взяла свою белую тросточку и открыла дверь. И никто не видел, как он выбежал на улицу, разве что привратник, как всегда дремавший у себя на посту. А призраки «Фантом Радио» тем временем шептались и пели в темной студии, и огоньки на пульте бодро мигали, принимая кодированные послания слушателей.
Dee Eye Why [82]
Среди героев этого сборника рассказов немало привидений, призраков. Но ведь призраки — как и любовь, как и сами рассказы — способны появляться внезапно и в самых неожиданных местах. Дом из этой истории уже не раз был мною описан (в том числе в некоторых романах): это не совсем мой дом, но некоторые из обитающих в нем призраков, безусловно, мои.
82
Набор не имеющих смысла слов, омонимичный известной формуле «D.I.Y» (do-it-yourself), «Ди-ай-уай», ставшей впоследствии названием сети магазинов «Сделай сам».
Говорят, первый шаг — принять и смириться. А потом отпустить — это и станет началом исцеления. Нужно по-настоящему почувствовать боль, прежде чем обретешь способность двигаться дальше. Ну, даже если это и так, то его страдания, по всей видимости, оказались куда сильней, чем можно было бы предположить. Большинство мужчин, столкнувшись с разводом, плачутся в жилетку друзьям, или начинают пить, или забиваются в нору и принимаются в полном одиночестве зализывать раны.
А Майкл Харман купил дом.
Местные жители называли его Особняк. [83] Это был старый, запущенный дом того типа, какие показывают в фильмах-ужастиках, например, хорошая семья, состоящая исключительно из белых европейцев и принадлежащая к среднему классу, въезжает в некий готического типа дом-монстр (построенный к тому же там, где раньше было кладбище — индейское, разумеется, если действие происходит в Америке), а потом они все удивляются, почему с ними происходят всякие неприятные «случайности». На этот раз, правда, никакой семьи не было. И «случайностей» тоже. Потому-то, возможно, Майкл этот дом и купил, воспринимая его как некое пустое пространство, которое нужно заполнить.
83
Этот дом и бывшие его хозяева описаны в романе «Голубоглазый».
Все втайне были уверены, что покупка этого дома окончательно разорит Майкла: ему и развод стоил немало, так он еще и эту обузу до кучи на себя взвалил — чудовищный, грязно-белый, какой-то слоноподобный дом с пятью акрами заросшего сада и просевшей под бременем ста зим крышей, к тому же там наверняка понадобится без конца чинить, а то и полностью менять допотопные водопроводные трубы. А сад — точнее, заросли, возникшие на месте беспорядочно разросшихся фруктовых деревьев, — с японским прудом-зеркалом, с высокой каменной оградой, со старинными грушами, ветви которых покоились на шпалерах, с дорожкой, обсаженной одичавшими розами, и бог его знает с чем еще, — нуждался в целой армии садовников, иначе восстановить его и воссоздать там хотя бы какое-то подобие порядка не представлялось возможным. И все же Майкл этот Особняк купил, а почему, так никто и не понял. Энни, правда, твердила, что жить с Майклом в одном доме стало просто невозможно, что она просто не знает, как ей с ним себя вести, что у него то и дело резко меняется настроение, что его взрывной характер и совершенно иррациональные поступки в конце концов довели ее до того, что она стала опасаться, как бы он не причинил вред ей и детям. Но люди, хорошо знавшие Майкла, сильно сомневались, что ее утверждения соответствуют действительности. Во всяком случае, Майклу никогда не была свойственна склонность к насилию. Сложный характер? Возможно. Хотя, скорее, замкнутый. Майкл всегда был очень сдержанным и, несмотря на свою профессию, редко выплескивал чувства наружу, стараясь скрывать свое истинное «я» даже от тех, кто его действительно любил.
Раньше он был актером. В основном музыкальных театров. Он добился значительных успехов, сумев по-своему и весьма впечатляюще интерпретировать на сцене образы хорошо известных персонажей. Это был крупный и довольно неуклюжий мужчина с вьющимися волосами, неуверенной улыбкой и проявившейся после сорока склонностью к полноте — в общем, человек довольно приятный, но внешне ничем не примечательный; запоминался только его чудесный голос. Благодаря этому голосу у него было множество преданных поклонников — по большей части женщин, а отдельные особы прямо-таки с ума по нему сходили. Одна, например, преследовала его лет десять, таскаясь за ним по театрам и все пытаясь всучить ему какие-то подарки, другие забрасывали его письмами, а одна даже грозилась застрелить его жену. И все они открыто заявляли, что любят его. Но ни одна по-настоящему его не знала. На самом деле со временем ему и самому стало все чаще казаться, что он знает себя недостаточно хорошо. Лучшие годы его жизни были связаны с бесконечными чемоданами, переездами, необходимостью много работать то над одной ролью, то над другой, пропуская при этом такие важные вещи, как первые шаги ребенка, сказанные ими первые слова и вообще — детство своих детей. Пятнадцать лет дурацких развлекательных программ по воскресеньям, когда над почетным гостем издеваются и подшучивают, пятнадцать лет слащавых рождественских спектаклей, футбольных матчей, вечеринок в театре за кулисами, пятнадцать лет, целиком посвященных пыльному старому божеству, которое пахнет опилками, гримом, потом и современными электронными приспособлениями, пыльному старому божеству, что обитает в темноте за кулисами, чуть дальше ярких огней рампы…
И вот однажды все разом рухнуло. Чудесный голос отказал ему прямо во время выступления. Видимо, сказалось все сразу — накопившаяся усталость, сенная лихорадка, до предела напряженные нервы, — и с того дня Майкл стал бояться выходить на сцену. Вскоре страх достиг таких пределов, что уже при вступительных аккордах какой-нибудь песни или арии, которую ему предстояло исполнить, его охватывала дикая паника, он весь покрывался испариной, ему казалось, что рот его набит опилками, и он сам толком не понимал, откуда берется этот внезапный, сковывающий душу страх. И тогда Майкл решил все бросить. Ушел прямо посредине шоу, сказавшись больным и прекрасно понимая, что пыльный старый бог театра его непременно осудит и накажет.
А вскоре после этого они с Энни развелись. Она терпела и всячески поддерживала его, пока он работал на износ и дома почти не бывал, но как только он каждый день «начал путаться у нее под ногами», она не выдержала. Это было выше ее сил, они так не договаривались! У них был дом в Йоркшире, где Майкл проводил праздники и короткие недели отпуска. Но теперь Энни вдруг сочла, что дом слишком мал для четверых. Никто с Майклом больше не знался. Друзья чувствовали себя в его присутствии неловко. Энни обращалась с ним как с гостем. Даже дети, похоже, чувствовали, что он занимает в доме слишком много столь нужного им самим пространства — и Майкл уехал из дома, чувствуя себя узником, лишенным какой бы то ни было надежды на возможную отмену или отсрочку приговора…